Однако отец упрямо стоял и спрашивал:
— Толком говори!
Голова ночного сторожа Михайлы замоталась за окном в какой-то невыразимой муке:
— Железяка, которая вместо лошади!
Отец сорвался с места.
— Что в сарай поставили, — продолжал мотаться за окном сторож. — Ты еще ее керосином кормил! Ну, как ее звать?!
Одевшись на ходу, отец ударом ноги распахнул дверь, выскочил во двор. Послышался топот его сапог, голос старика Михайлы. Мать все еще металась по избе в поисках спичек, потом тоже убежала.
В открытое окно с улицы доносились взволнованные голоса.
Федор вырвался из кровати.
Как он мог оставаться дома, когда произошло такое! Горел трактор, о котором всю зиму только и говорили на селе. Сколько вечеров собирались сельчане в их доме, до одурения чадили злым самосадом, судили и рядили, подсчитывая, что может лошадь и что может трактор.
Никак не мог Федор найти сапоги. Грязь не подсохла на дворе, хоть весна, и со дня на день пора было начинать пахоту. Федор заплакал с досады, хотел босиком сигануть через окно, да вспомнил, что в сенях сапоги оставил — грязные. Накинул шубенку и как был без шапки — за всеми.
Все село всполошилось — бегут к горящему сараю. Отблески огня прыгают в окнах домов, тревожные отсветы бродят по стенам. Ночь темная, безлунная, огонь ярче яркого. Федор искал отца и мать.
Неожиданно толпа смолкла, замерла. Федор без труда протиснулся меж взрослыми, влез в первый ряд.
— Тимофей! — это был голос матери. Федор увидел ее. Она стояла близко к огню и смотрела куда-то вверх. И Федор посмотрел туда же. Ворота сарая, в котором находился трактор, охватило пламя. Соломенная крыша тоже была в огне, лишь один подветренный угол постройки еще не горел. И по этому углу, цепляясь за венцы, лез к крыше его отец.
— Тимофей! — снова крикнула мать. — Остановите его!
Позади в толпе слышались голоса:
— Попробуй останови…
— Чего же ворота не открыли?
— Они-то и загорелись.
— Пашка поджег!
— Кому ж еще надо!
— Мироеды!
— Облили керосином и подожгли. Попробуй сунься. Постаралось кулачье!
Клубы дыма заволокли фигуру отца.
— Тимофей! — мать бросилась к углу сарая. Федор упал, вскочил, побежал за ней. Он не плакал.
Он твердо помнит, что не плакал. Попробовал заплакать, но слезы мешали видеть. Он вытер их.
Вдруг в сарае послышалось тарахтенье.
Толпа онемела.
В тишине трещал пожар, и из этого полымя доносился рокот мотора. Потом мотор взревел. С хрустом разлетелись пылающие ворота сарая. И из пламени выполз горящий трактор, за рулем — отец Федора.
