Вообще же, центральная или «Пузырёвская» (по фамилии прежних владельцев) баня давно слыла рассадником всяческих небылиц. Любая несуразица, да что там! Просто белиберда, пущенная мимоходом в общем зале женского отделения, пересказывалась, перевиралась, обрастала подробностями и отправлялась гулять по улицам и переулкам, в качестве факта, совершенно достоверного. С баней не могла конкурировать ни пресса, ни полюбившаяся обывателям радиогазета Московской передающей станции имени товарища Попова. Баня стояла «насмерть». О неё, как о риф, разбилась и мощная волна городских переименований, хотя архаичная вывеска купцов Пузырёвых порядком мозолила глаза властям. Так, поначалу, намеревались, замазав старую фамилию, вписать на освободившееся место «…26-и Бакинских комиссаров». Однако, рассудив, что если мужикам оно положим — ничего, то дамскому контингенту как-то неловко мыться при стольких бакинцах сразу, передумали, предложив назвать строптивое заведение просто «Красная шайка», но и здесь разгорелась дискуссия. Кричали, спорили, написали даже наркому Луначарскому, только ответа почему-то не получили.
Зная об этом, Прохор Филиппович, не задаваясь ненужными сомнениями, спокойно намылил себе шею и живот, мурлыча:
— …ведь, от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!
Впрочем, и дома, вечером, когда проснувшись он не зажигая электричества, накинул френч и прямо в исподнем вышел в прихожую, к нему из «залы» скользнула Марья Семёновна, и увлекая за собой, зашептала скороговоркой:
— Туда нельзя, там Лидочка. Я уж тебе на кухне, Прошенька. На кухне…
Выставив из буфета сверкающий огранкой хрустальный графинчик и тарелку с малосольными, супруга подхватила какой-то флакон, и оставив мужа среди шипенья примусов и бульканья кастрюль, исчезла.
«Лидочка…», главный по общественному транспорту попытался сообразить, что всё это значит и не сообразил. Налил стопку, морщась «поправился», захрустел огурцом.
* * *
Здесь уместно сообщить, что Прохору Филипповичу нравилась молоденькая свояченица. Нравился задорный Лидочкин профиль и крепкие ножки в коротеньких белых носочках и лёгких ботиночках. Нравился её заразительный смех, но сейчас из гостиной доносились лишь приглушённые рыдания да несвязные обрывки фраз, и, хотя он снова отметил, странно прозвучавшее «…прямо в трамвае!», но, как и прежде, не придал этому значения. Товарищ ГПОТ резонно полагал, что подведомственная ему отрасль городского хозяйства, несмотря на свою безусловную значимость, способна вызвать слёзы у хорошенькой двадцатичетырёхлетней девушки, только если та опоздала на свидание. А на свидания Лидочка ездила к Володьке Кулькову — губастому, близорукому недотёпе-изобретателю, с которым она познакомилась, назад тому два года, на курсах при Наркомпросе. В представлении ответственного работника, инженер был человеком малопривлекательным, но у свояченицы на сей счёт имелось особое (как шутил главный по общественному транспорту - революционное) мнение, и для себя с Кульковым она давно всё решила. Прохор Филиппович знал это от супруги, равно как и то, что бестолковый очкарик никак не отваживался открыть своё сердце. Вернее, неделю назад, до одури насидевшись в тёмном кинозале на «Кукле с миллионами», и выйдя на свежий воздух с совершенно свекольными лицами, молодые люди направились к лодочной станции. Посередине зацветшего пруда изобретатель понемногу собрался с духом и уже повёл было речь о том, что жизнь — долгое плаванье, в котором, чтобы не бояться бурь, необходим надёжный попутчик, но набежали тучи, хлестнул ливень… Потеряв впопыхах весло и кое-как причалив к берегу, влюблённые укрылись в беседке, куда вслед за ними набились чуть не все отдыхавшие в парке.
