Длинный, синий, крючковатый, страшно худой ребенок дергал, махал своими кривенькими ручонками, точно ловил что-то невидимое, отталкивал кого-то от себя косолапыми ножонками и норовил снова разразиться скрипучим писком.
Тонька, бросая нежные взгляды на Фролку, осторожно запеленала малыша, взяла его на руки и, присев на лавку, вывалила из-за рубахи огромную грудь. Ущипнув ее чуть повыше соска, который раздулся с добрую ягоду морошку, она сунула его в розовый рот ребенка и зажмурилась от наслаждения, растянув губы во всю ширину лица.
Фролка не шевелился. За его раздвоенным лбом вовсю шла работа. Короткие противоречивые мысли боролись между собой, обгоняя друг дружку, громоздясь одна на другую, пытаясь дотянуться до сознания хозяина и убедить его действовать то так, то эдак, пока не выдохлись, не утратили свой запал и не затихли.
В голове Фролки сразу стало тихо и пусто. Может, поэтому ему захотелось рассмотреть младенца поближе, потрогать его, понюхать. Но он не решался, поскольку прекрасно знал, как ведут себя самки с детенышами, даже если ты просто наблюдаешь за ними издали. Особенно медведицы. Не раз и не два Фролке приходилось утекать от таких мамаш.
На помощь пришла сама Тонька. Она, как тогда в баньке, взяла его руку и осторожно положила на присосавшийся к ней, звонко чмокающий сверток. Фролка почувствовал под ладонью тепло и едва заметное шевеление. Глянул на Тоньку. Та ободряюще кивнула. Тогда он шагнул ближе и стал внимательно обнюхивать младенца. Пахло чем-то сладким и знакомым. Фролка осмелел и прикоснулся к щеке малыша пальцем, провел по голове, по едва заметным волосикам. Снова поднял глаза на Тоньку. Та блаженно улыбалась. Фролка хотел убедиться в реальности произошедшего. Он все еще верил и не верил. Его голова снова забунтовала от обилия противоречивых мыслей, воспоминаний…
Держа одной рукой малыша, второй Тонька притянула к себе оробевшего, нелепого и жалкого родителя, дотянулась до головы и звонко чмокнула в лысеющую макушку. Утонув во второй груди, Фролка закрыл глаза и шумно засопел. Он втягивал в себя ставший родным запах женщины, ее молока, младенца. И вдруг то ли почувствовал, то ли до него наконец дошло, что это и его детеныш.
И сразу все встало на свои места. Прошли страх и неловкость, а голову перестало ломить от обилия мыслей, но вместе с этим в него стала тихо вползать… печаль.
Фролке было приятно, что его женщина безумно рада появлению детеныша, но сам он отчего-то совсем не разделял этой радости. Скорее, наоборот, был растерян и разочарован. За краешек сознания зацепилась небольшая, но трезвая и здравая мысль: теперь придется больше добывать еды, охранять и заботиться о женщине и младенце. Теперь она, его женщина, свою ласку и нежность, внимание, всю себя будет отдавать ребенку и только ему, пока тот не вырастет.
