Львы приблизились ко мне настолько, что я имел возможность разглядеть фантастичность их лакированно-черных тел — будто бескостных, будто отлитых из одной лишь неугомонно подвижной, извивающейся мускулатуры. Попеременно опираясь то на передние, то на задние ласты, короткими частыми рывками продвигаясь вперед, в каждом движении причудливо совмещая волнообразность с конвульсивностью, львы являли собой такую нездешность, что буфетчица, возившаяся за стойкой в углу фойе, подняв голову и внезапно увидев их перед собой, обмерла и охнула и ошалело перекрестилась.
Поравнявшись со мной, старый лев с горделивой снисходительностью повернул ко мне круглую голову. Я увидел пучок длинных седых волос, а над ним пронзительно глубокий глаз. И не смог не поддаться этому испытующему взгляду: почтительно отступив, с такой же почтительностью отвесил поклон. В тот момент я видел лишь артиста.
Жест мой принят был благосклонно. Ублаготворено рыкнув, лев проследовал дальше, ведя за собой партнеров. Что же касается Ромэны Мирмо... Только что напряженно неулыбчивая, она нежданно расцвела улыбкой. И нежная эта улыбка была обращена ко мне. И сверх улыбки я награжден был воздушным поцелуем. И догадался, понял, за что такая милость. Ромэна Мирмо благодарила меня за уважительное отношение к ее питомцам: самым важным, самым главным были они в ее жизни.
Еще раз огласив фойе скрипучими вскриками, львы исчезли за порогом кулис. Билетерша, наконец-то сжалясь, приоткрыла бархатный полог и пропустила меня в зал. И я смог убедиться, как превосходно работают морские львы — акробаты, эквилибристы, жонглеры. Ромэна Мирмо — веселая, грациозная, легко порхающая по сцене — казалась лишь присутствующей при их самостоятельной работе. Но я-то ведь знал, что это не так. Я-то ведь имел возможность наблюдать ее в фойе.
Годом позже в цирк на Фонтанке приехал Владимир Леонидович Дуров. До того мне ни разу не приходилось его видеть. Конечно, если не считать портрета, хранившегося в музее цирка. На том портрете, заключенном в массивную золоченую раму, Владимир Дуров изображен в полном клоунском великолепии: по-борцовски крутая грудь, поверх кружевного жабо широкая лента со множеством медалей и жетонов, независимо смелый поворот головы... Таким Владимир Леонидович был в давние годы, когда, наравне с братом Анатолием Леонидовичем, пользовался славой острого сатирика и искусного дрессировщика.
Теперь я увидел совсем другого Дурова — семидесятилетнего, не только старого, но и одряхлевшего. Преклонный возраст сказывался во всем. И в шаткой поступи подагрических ног. И в сморщенности лица, которую уже нельзя было скрыть под самым толстым слоем белил и румян. Клоунский костюм, богато усеянный традиционными блестками, жалко висел на тщедушном, высохшем теле.
