Опоздав к началу представления, я застрял в фойе: билетерша не пропускала в зал, пока не кончится номер. Оттуда, из зала, вперемежку с аплодисментами доносилась бойкая музыка — то ли жонглер кидал обручи, то ли кувыркались акробаты-эксцентрики. Но вдруг, заглушая привычность оркестровых звуков, уже не из зала, а с другой стороны, из коридора, примыкавшего к фойе, послышалось нечто совершенно иное, не только непонятное, но и трудно определимое — одновременно ухающее, рыкающее, трубное, скрипучее... Обернувшись, я увидел четверку морских львов.
Происходило это в Мюзик-холле, в эстрадном театре, существовавшем в Ленинграде на рубеже двадцатых и тридцатых годов. Свой первый сезон Мюзик-холл открыл в зале бывшего оперного театра Народного дома. Вместительный зал, но с кулисами, никак не приспособленными для эстрадных и тем более цирковых надобностей. Вот и пришлось морских львов, участвовавших в программе, разместить поодаль от сцены, по другую сторону фойе. Каждый вечер, за четверть часа до своего выступления, львы шествовали через фойе на сцену.
В энциклопедии про них все сказано. Сказано, что являются они животными млекопитающими. Что принадлежат к отряду ластоногих, к семейству тюленей, или, еще точнее, тюленей ушастых. Что тело у них веретенообразное, обтекаемой формы, волосяной покров плотно прилегает к коже, а нижние отделы конечностей преобразованы в ласты... Все это правильно. Все это так. Однако в тот вечер я увидел другое. Прежде всего увидел артистов. Артистов, спешащих на сцену.
Итак, их было четверо. Отрывисто вскрикивая, шлепая ластами, оставляя мокрые следы на полу, львы шествовали, соблюдая ранжир и равнение. Впереди самец — самый крупный и самый старый. За ним калибром поменьше — две вертлявые самки. Последний — молоденький львенок, настолько молоденький, что даже путных усов еще не успел отрастить. С видимым удовольствием, с нарочитой размашистостью шлепал он ластами, а старый лев, время от времени оборачиваясь, укоризненно на него поглядывал: дескать, умерил бы прыть, не прогулка предстоит — работа!
Сбоку ото львов, на два-три шага отступив от них, шла дрессировщица. Звали ее Ромэна Мирмо. Моложавая, изящная, в газовом бальном платье, белоснежные перчатки выше локтей, яркий цветок в волосах, она могла показаться воплощением беззаботности. Однако внешнему этому облику противоречили глаза, строго и неустанно прикованные к львиной четверке... О чем-то между собой повздорив, зашипев одна на другую, самки вдруг утратили равнение. Мирмо шагнула к ним, подняла повелительно руку, резкая складка прорезала лоб — и тотчас угомонились самки.
