Вскоре дали команду, построились как положено, по должностям, подравнялись, ать-два, и двинулись на парад. Мы с Павлычем – замыкающие. Он туча тучей, на каждом шагу без передыха костерит хлопцев:
– С-с-у-укины сыны, они у меня запляшут! Я им устрою карнавальную ночь! Гайки будут винтить, мусор собирать со двора… Ох, мутит…
Мне тоже не ахти, но Павлычу хуже: с утра ни росинки – душа требует, чтоб градус до сердца допек. На безрыбье и портвейн сгодился бы, а где возьмешь? Все заперто.
Добежали мы до площади. Радио надрывается:
– Да здравствуют текстильщики! Ура-а!
– Да здравствуют работники полей! Ура-а!
Духовой оркестр марши наяривает, даже пузаны подтягиваются. Мне бы направляющим идти, показал бы ножку, так отпечатал строевым, земля бы дрожала. У нас, как назло, впереди народец квелый, без ветра с ноги сбиваются и других путают. А ветер, между тем, сильный, транспаранты прогибаются, знамена беспокойно виляют бахромой.
Мы с Павлычем, чтоб на пятки не наступать, отстали немного, шага на четыре. И получились перед трибуной вроде отдельной колонной. С лозунгами «СЛАВА ТРУДУ!».
Я – в белой рубашке, галстук почти новый. У Павлыча – медали цвенькают, полный иконостас нацепил, – красотища!
Слышу, заводила по радио кричит:
– Слава труду! Ура, товарищи!
Понял я, это нас персонально касается, меня с Павлычем. Набрал воздуха и заорал на всю площадь:
– Ура-а-а!..
Мне глотки не жалко.
Думал, наши поддержат, заурякают, а они на меня оглядываются, глаза таращат. И на трибуне улыбки пропали, смотрят внимательно. Павлыч лицом вперед, багровый, как индюк, одной рукой за древко держится, другой – за сердце, и бурчит:
– Заставь дурака молиться…
…А в конце площади какой-то тип на меня пальце тычет, смешное рассказывает подружке. Совсем настроение обгадил…
Выбрались наконец на тротуар. «Труд» и «Славу» на себе тащим. И, не сговариваясь, к магазину. А там – людей! – будто здесь даром дают. Шли бы домой, а они друг друга прессуют. Начал я порядок наводить: мужики, вы что, вина не видали? Вам бы только залить шары. Ни хрена с вами не построишь. Нет у вас нужного понимания. У меня на улице начальство сохнет, лозунги наши стережет. Лозунги уважать надо. Уважьте, хлопцы…
В подъезд вернулся с бутылкой, даже стаканчики бумажные принес. После первой не повеселело, перед глазами тот тип стоит, что пальцем показывал.
А Павлыч от второй ожил, смехом заходится. С какой радости?
– Я, – говорит, – вспомнил, как ты площадь перепугал. У них со страху штаны отяжелели. Звучный у тебя голосина, Федя, с таким не пропадешь…
