Великий князь всея Святой земли - Андрей Зиновьевич Синельников

Юность? Вздымающаяся волна. Позади ветер, впереди скалы.

В. Вордсворт

Душная ночь середины лета навевала на князя Андрея воспоминания и пробуждала какие-то тусклые обрывочные видения. Совсем недавно было летнее солнцестояние, круг солнечный пошел на убыль. Как и вся княжеская жизнь, год начал стремиться к закату, отползать туда на запад, куда отползло к вечеру сегодня жаркое летнее солнце – Ярило. Ярило – солнечный Бог всех Ариев, всех детей славянских – славных, коему капища, до недавнего времени, в Яриловой долине в стольном городе Владимире стояли. Род, Сварог, Хорос – Боги, ныне по-разному называемые и по-разному чтимые, забываемые среди смердов и дружинников, не так давно прозываемых внуками Дажьбожьими, а ныне крещенными поголовно и, от старания своего смердского, забывшими старых Богов почти повсеместно.

Он же, не в пример им, хоть и носил уже давно имя Боголюбивого, относился к нему немного по-своему, по-братски что ли. «По истинно Хрестиански», как скажут потом, но и еще сам как-то не разобрался в истинности этой веры в себе, да и этот душный вечер не располагал к Богоисканию. Он давно уже оставался один, даже среди братьев и родни, потому, как под Братством понимал, что-то иное, им не доступное, или доступное только избранным, тем, кто солнечные мистерии справлял, так же, как и он, в среде Посвященных и Знающих. Князь тяжело вздохнул, то ли жара его притомила, то ли думки тяжелые, то ли предчувствия, но что-то было невмоготу сегодня. Он встал, зажег свечу, отпил медового квасу, и перед глазами замелькали картины, как будто открылась дверь в неведомый мир прошлого и будущего, странно перемешанный чьей-то невидимой, но могущественною рукою.

На седьмом десятке лет, он мог себе позволить оглянуться назад, на прожитое, а впрочем, он мог себе позволить разорвать завесу времени нового, вперед туда в следующие дни, он умел это. За годы учений это стало подвластно его воле, но пользоваться этим, за неимением большой надобности, не любил. Да и сегодня жара несла с собой какой-то кровавый туман, который не рассеивался, и какая-то сила, внутри его, одергивала князя, как бы оберегая его от чего-то страшного.

Вдруг, как колокольчик, раздался в ушах заливистый смех матери, она – дочь сурового хана Алепы Асеневича, вообще мало смеялась, и смех ее слышал только он, да еще, наверное, старая нянька. Мать он почти не помнил, по рассказам няньки знал, что была она молода и своенравна, все в деда знаменитого хана Гюргея, Гиргена, как называли его славяне. Дочь вольных степей, выданная за князя Юрия, скорей из политических соображений князя, чем из нужды ханской Орды, она в Суздале держалась независимо и по-царски, всем своим видом раздражая и приводя в ярость земских бояр – «своеземцев», зацепившихся за землю и не переносящих на дух этот вольный ветер степей. Звон этого степного колокольчика, как будто болтающегося на шее дикой половецкой кобылицы, только из собственной милости позволившей положить на нее чепрачное седло, так и остался в его ушах с пятилетнего возраста. Он не слышал его больше, с того времени как мать ушла туда в царство мертвых, в рай как принято говорить сейчас при новой вере, в Ирий, как говорила нянька и мать, как учили древние волхвы там, в суздальских дубравах, где он любил бегать со своими сверстниками.