– Я струсил! – взвыл Цимбаларь. – Она плакала, меня провожая.
– И вы, разбойник, тоже уронили слезу, – проницательно заметил Сергей Павлович.
– И не скрываю, – поспешно отворачиваясь от него, пробормотал Зиновий Германович.
Однако предположим: свершилось, и молодой Цимбаларь, подобно кумулятивному снаряду, пробил бы СМЕРШ, парторганы, МВД, МИД и прочие бастионы человеконенавистнического государства, которое Господу Богу заблагорассудилось дать нам в Отечество. Но где бы обрели вы желанное вами уединение, в тиши которого древнее еврейское семя опалило бы германское лоно в пору его нежного расцвета? Какой город приютил бы вас? Столица нашей Родины? Близко бы не подпустила она вас к себе, сына гонимого племени и дочь поверженного народа. Мать городов русских, славный Киев? И не мечтайте. В какой деревушке морозной ночью согрела бы вас разожженная немочкой русская печь? Сергей Павлович чувствовал, что правое его плечо тихонько и противно мозжит от непрерывных трудов переписывания следственных дел.
– Мне почему-то кажется, – морщась и поглаживая плечо, высказался он, – что наши огромные просторы были бы тесны для вас. В лучшем случае вас определили бы в Нарьян-Мар, или в Надым, или в какой-нибудь поселочек на колымской трассе, где ваша mädchen[6] выучилась бы пить водку и ругаться площадным матом…
– А в худшем? – не оборачиваясь, спросил Зиновий Германович.
– Ах, Зина… Из нее бы в два счета слепили шпионку, из вас – ее пособника. Или наоборот. Не имеет значения. Вас ждал ад, из которого вы, мой дорогой, может, и вышли бы живым, но она, ваша Марта, точно – нет. Вы поступили мудро, верьте мне. И в следующий раз, когда она явится вам во сне и с укором глянет на вас дивными заплаканными глазами, скажите ей… Скажите вашей Марте, что вы любили ее, но никогда… слышите? никогда! не потащили бы ее вслед за собой в беспросветную ночь и неизбывные страдания.
– Может быть, – и Зиновий Германович, трубно высморкавшись, повернулся наконец к своему гостю с предложением сию же минуту размять его усталые мышцы легким массажем.
Предложение хозяина было с благодарностью отклонено гостем. В данное время он считает недопустимой для себя поблажкой каким бы то ни было образом утешать собственную плоть. Ему отчего-то кажется, что это было бы верхом бесчестия по отношению к людям, которых он оставил в подвале и которые измучены пытками, голодом и ожиданием казни.
– Но ведь они… – начал было Цимбаларь, но Сергей Павлович резко перебил его.
