— Ну что ж, Мерси, будьте осторожны.
— Вы тоже, — сказала она, а потом ушла удивительно быстрым шагом. Вскоре я потерял ее из вида.
По какой-то причине мне вспомнился отрывок из „Оды Меланхолии“, который часто цитировала Джейн:
С Красотой — но тленною — она живет;
С Веселостью — прижавшей на прощанье
Персты к устам; и с Радостью, чей мед
Едва пригубишь — и найдешь страданье…
Я опять поднял воротник плаща, засунул руки глубоко в карманы и направился перекусить.
Я в одиночестве съел сандвич с говядиной и луком в баре Реда, находящемся в старом здании „Лондо Кофе Хаус“ на Сентрал-стрит. Рядом со мной негр в новехоньком плаще барберри непрерывно насвистывал сквозь зубы популярную мелодию. Молодая темноволосая секретарша не мигая наблюдала за моим отражением в зеркале. У нее было удивительно бледное лицо, как на картинах прерафаэлитов. Я чувствовал себя измученным и очень одиноким.
Около двух часов дня я приплелся под хмурым небом на площадь Холкок, в Зал аукционов Эндикотта, где происходила приуроченная к концу квартала распродажа старых маринистских гравюр и картин. В каталоге было упомянуто три важных лота, и среди прочих — масляная картину Шоу, представлявшая корабль „Иоанн“ из Дерби, но я сомневался, смогу ли позволить себе купить ее. Я искал товары для лавки сувениров: офорты, гравюры и карты. Я мог бы себе позволить купить одну или две акварели, оправить их в позолоченные или ореховые рамы и продать с прибылью в девятьсот процентов. Была и одна картина неизвестного художника под названием „Вид западного побережья Грейнитхед, конец XVII века“, которая достаточно заинтересовала меня хотя бы потому, что на ней был изображен полуостров, где я жил.
Аукционный зал был огромным, холодным, в викторианском стиле. Косые лучи зимнего солнца падали в него через ряд высоких, как в соборе, окон. Большая часть покупателей сидела в плащах, а перед началом аукциона раздавалось „концертное“ покашливание, хлюпанье носом и шарканье подошв по паркету. Явилась едва ли дюжина покупателей, что было явно необычным для аукционов у Эндикотта. Я даже не заметил никого из Музея Пибоди. Сам аукцион также был вялым; Шоу с трудом ушел за 18.500 долларов, а редкая гравюра в резной костяной раме — за 750 долларов. Я надеялся, что это не знаменовало упадок в торговле связанными с морем редкостями. Ко всему прочему, мне только не хватало к концу года обанкротиться.
Когда наконец аукционист выставил на продажу вид Грейнитхед, в зале осталось от силы пять или шесть покупателей — не считая меня и одного полоумного старикана, который являлся на каждый аукцион к Эндикотту и повышал цену на любой лот, хотя все знали, что у него нет даже пары целых носков и живет он в картонной коробке неподалеку от пристани.
