Их угнали на фронт, но они здесь, всегда здесь, в своих дворах, в хозяйстве. Земля не осталась пустой, обессиленной, она напряглась и ждет.
Почему они, там в имениях, в палатах, во дворцах не боятся земли? На что они надеются? На заведенный порядок? Или, быть может, подлая трусость не позволяет им видеть ничего, кроме пустых дворов? Видят опустевший двор и не замечают хозяина с винтовкой. Надеются на силу ефрейтора и команды: «Смирно!»
Но солдаты вернутся. Скоро вернутся!
Приехал Коваль, привез ворох новостей и гостинцы для военного городка. Был, как всегда, угрюм, несловоохотлив, новости сообщал так:
— У нас того, это самое. В общем ничего. У соседей трусили.
Тимош опасался, что в непривычной обстановке, тут, на Моторивке, парень растеряется, по своей нескладности и неуклюжести как-либо подведет, но Коваль пришелся ко двору, оказался больше дома, чем на заводе, не приспосабливаясь и не хитря, сразу стал своим. Тетка Мотря только и сказала соседям.
— Та это ж товарищ Тимошки — и весь паспорт!
Пробыл он до утра, до первого поезда, уехал так же незаметно, как появился.
Самым важным в этих посещениях была живая связь с заводом, новые поручения, новое дело. Дело, — Тимош теперь жил только этим. Всякий раз, когда в военном городке видел он подготовленные маршевые роты, ему казалось, что в каждом вещевом мешке солдат уносит на фронт заветный призыв: революция!
Порой вспоминался великовозрастный паренек, мечущийся по переулкам с листовками за пазухой. Тимош даже не осуждал его — просто не понимал, далеким всё казалось и чуждым, пришло, видно, время перебросить молочный зуб через плечо.
И всё же он оставался самим собою. Всё также был порывист и задумчив, упрям и вспыльчив и где-то в глухих закоулках таился взбалмошный мальчишка. Были в нем гордость и смелость, самоотверженность и порыв, но все добрые качества прорастали медленно, как желудь на сухой земле, скрываясь в хрупком стебле, прежде чем вытянуться петривским дубом.
Бывало в предрассветный час замечтается о судьбах мира, о назревающей революции, о далеком и родном Питере, думает о воззвании, которое привез Коваль, и вдруг возникнут перед ним солнечные глаза на бледном лице, девичий стан и женственное округлое плечо.
Вскочит с постели и уйдет на работу.
Гнал прочь ее образ, самые мысли о ней.
Но не мог забыть, что давно не заглядывал к Любе и что это, разумеется, не по-соседски.
Как-то, когда совесть с особой настойчивостью напоминала о забытом соседском дворе, Тимош пригладил чуб перед Наталкиным зеркальцем, одернул рубаху и направился к двери.
