Вечер. Первые звёзды. Затрескал костёр, затрепетал красными всполохами. Парни поспешно швыряют картошку, упились пивом, нужна закуска.
Эрик пиво не пьёт. У него есть коньяк, многозвёздочный аист, свистнут у матери в холодильнике.
Коньяку рады все. Гога уже раздобыл где-то рюмочку, производит разлив. Дамы сначала не пьют, но у Гоги и мёртвый пригубит, если вовремя не смотается. Когда очередь доходит до Эрика, он неожиданно просит стакан.
— Целый стакан? — удивляется Гога… — Ну ты мужик! Молоток!
Стакан пьётся в три приёма. Самое главное — удержать отраву в желудке, не пустить на попятную, глубоко отдышаться, до слёз. В голове зашумело, в груди половодье и тепло, как в раю, как у Авеля. Гога тоже хочет стакан, но Савчук возмущается, что не хватит ему, они пьют комсомольскую.
Шумилов меняет подсевшие батарейки, ставит по новой Led Zeppelin. «Когда рухнет плотина».
Когда рухнет плотина? Когда взовьётся свинцовый дирижабль, управляемый музыкой, воспарит легче пёрышка и пробьёт брешь… Как и когда? Всё происходит внезапно. Вода точит камень, накапливается… кто может предвидеть? Никто. И всё- таки рухнет когда-нибудь, разнесёт и взовьётся, потому что нельзя по-иному, потому что мир должен расти, потому что все люди особые и ничего не повторяется, нет, ничего — всё всегда бывает по-новому, хотя так уже было когда-то и где-то. Может быть, в другой жизни. Может быть, там…
Когда рухнет плотина… Аккорды будоражат и без того кипящую кровь, музыка взвинчивает что-то внутри, помимо крови, нечто неизъяснимое, нечто «моор оувэр», сверх того, что поверх, над барьерами — как разряд, высверк молнии, как прыжок через пропасть, переправа над бездной, как великая связь между мигом и вечностью, между сердцем и солнцем по ту сторону леса, невидимым, но присутствующим. Когда рухнет плотина людской заскорузлости, когда лопнут противогазы, отомрёт свинцовая корка, короста неведения, шелуха некасания, броня слепоты. Когда слышащие да услышат, а видящие да узрят. Когда в очи войдут красота и величие, непостижимость и несказанность… Какой тяжёлый ударник, какой мощный вызов, призыв; как колется одинокость, покинутость, отчуждение, страх… мелкие щепочки, звон хрусталя… С тех пор, как мы любим!.. С тех пор, как он любит. Всегда!
Шумилов, Гога и Женька дрыгаются по старинке, простенький шейк чурбанов, пляски авелей, скачки согласных. Но разве же эта музыка для того, разве это всё — для того? Как они не понимают? Ну как!
