– Не терплю больничных запахов. Побольше движения, свежий воздух – и поменьше стрессов. Рецепт старый, как мир.
– Юлия, я вот по какому вопросу… – начал было Калашников и осекся, заметив, как нахмурилась Хорунжая.
– Я думала, ты пришел… без повода… проведать – в ее голосе звучала горечь. – Впрочем, извини, что это я… – попыталась улыбнуться. – Не обращай внимания. Кризисные явления затворничества, хочется, чтобы все выражали соболезнования. Спрашивай.
Калашников немного помялся, пытаясь найти приличествующие моменту слова, но на ум приходили только казенные фразы протокольного типа; отчаявшись, спросил прямо:
– Ты принимаешь снотворное?
– Упаси бог. На сон пока не жалуюсь. Бессонница бывает, но очень редко. У меня от нее неотразимое средство – горячий душ и роман какого-нибудь современного автора. Пока сообразишь, почему у Иванова план "горит", да почему начальству нравится плохой Сидоров, который кропает на всех анонимки, и за какие грехи хорошего Иванова выгоняют с работы "по собственному желанию"
– не заметишь, как уснешь. Рекомендую, между прочим.
– Приму к сведению… Так вот, меня интересует тот вечер… Извини, что опять возвращаюсь…
– Не надо извинений. Я понимаю.
– Вы пили тогда чай, кофе?
– Да, кофе, как всегда. Мой любимый напиток.
– Вкус кофе тебе не показался странным?
– Нет… Вроде нет… – после некоторого раздумья ответила Хорунжая.
– Ладно, тогда скажи мне вот о чем: у него есть ключ от входной двери?
– Зачем ему? Конечно, нет.
– И еще: тебе не пришлось после его ухода прибегнуть к своему "снотворному средству"?
– Ну что ты – уснула как убитая. Вот только…
– Что – только?
– Понимаешь, проснулась с головной болью. И до вечера ходила какая-то сонная, вялая. Полнейшая апатия и совершенно пустая голова. Пустая и гулкая, как барабан.
– До этого у тебя случалось подобное?
– Не припомню… Кажется, нет…
– Отлично… – Калашников чувствовал, что на этот раз он близок к разгадке ночных событий в квартире Басаргиной.
– Что ты нашел в этом отличного? То, что у меня болела голова?
– Прости, Юля, – спохватился смущенный Калашников. – Это я своим мыслям…
– Привет честной компании. Кофейком балуемся?
В дверном проеме, небрежно опираясь на зонт-трость, стоял невысокий стройный мужчина в светлом летнем костюме. Его тщательно уложенные и набриолиненные волосы отсвечивали иссиня-черным цветом, по холеному лицу блуждала всепонимающая ухмылка, и только выражение глаз, больших и круглых, как почему-то показалось Калашникову, подкрашенных, не соответствовало ни добродушному тону слов, ни слащавому оскалу.
