Ни тот, ни другой не ослабляли хватки; Лессер пытался оттеснить Вилли от окна, негр, напрягшись всей массой своего тела, отставив ноги назад, чтобы уберечь их от пяток Лессера, снова притиснул его к разбитому окну.
Дверь распахнулась: Левеншпиль таращился на них в величайшем изумлении.
Он взмахнул обеими руками. — Вы, грязные сукины дети! Я привлеку вас к суду.
Они отскочили друг от друга. Вилли подхватил что-то из одежды, пригнувшись, обежал перевернутый стол, пронесся за спиной изумленного домовладельца и исчез.
Лессер сидел на полу, обтирая лицо подолом рубахи, потом лег на спину. Грудь его высоко вздымалась и опускалась, он дышал ртом.
Левеншпиль прижал к сердцу свою волосатую руку и, глядя сверху вниз на вымазанное кровью лицо Лессера, заговорил с ним, как с больным родственником:
— Боже мой, Лессер, посмотрите, что вы с собой сделали. Вы сами себе враг, причем враг злейший. Это надо же — привести ко мне в дом голого негра. Если вы не послушаетесь моего совета и не съедете, в одно прекрасное утро вы проснетесь в могиле.
*
Лессер дважды звонил Айрин, пока приводил себя в порядок. Она не отвечала. Он зачесал волосы так, чтобы прикрыть рану на голове, сменил запятнанную кровью рубаху и, взяв такси, поспешил к ней домой.
Когда он прибыл туда, оказалось, что Вилли опередил его и уже уехал. Она еще не оправилась и плакала. Вилли явился босой, вытащил пару тапочек из одной из картонных коробок, упакованных Айрин, надел их, умылся, намылив свой окровавленный выпуклый лоб. Они крупно поговорили. Он был весь в синяках, задыхался от ярости, глаза были как у бешеного. Он ушел, посадив ей синяк под глазом и разбив губы. Когда явился Лессер, она была вся в слезах, вне себя от обиды и ушла плакать в ванную, спустила воду в унитазе и вернулась, не переставая плакать. Она была босая, в бюстгальтере и нижней юбке, волосы, схваченные заколкой-пряжкой, торчком стояли на затылке. Губы распухли, под левым глазом синяк, покрасневшие глаза полны слез. Серьги как сумасшедшие позвякивали при каждом ее движении.
— Я же просила тебя позволить мне объясниться с ним, — сердито прорыдала она. — Ты мог хотя бы сказать мне, что сам собираешься сделать это, черт побери.
— Я не успел, все вышло так внезапно.
— Ах, бля, не успел! Это все твоя проклятая гордыня. Тебе непременно надо было самому сказать. Это твое призвание — все всем говорить. Не мог подождать.
— Я ждал, — сказал Лессер. — Я жду. Я чертовски долго ждал, чтобы ты сказала ему. Это была чистая фантазия с твоей стороны — думать, что он собирается бросить тебя. Все могло бы оставаться по-прежнему годами. Я должен был что-то предпринять.
