— Огромные какие! — отозвался Володя. — А раньше вы лучше маму рисовали…
— Видишь, медвежья шкура на топчане? Очень мягкая. Я на ней сплю.
Он вдруг подхватил Володю и посадил его на медвежью шкуру и сам сел рядом.
— Ну, как?
— Ничего. Как перина.
— Хочешь, я тебе ее подарю?
Он еще спрашивает! Еще бы — медвежья шкура! Сколько найдется на свете мальчиков, имеющих медвежью шкуру? Тут и спрашивать нечего.
Подавляя восторг, Володя осторожно ответил:
— Как хотите.
— Считай, что она твоя!
Снежков взял Володину руку, положил ее на шкуру и сверху, для верности, прихлопнул своей горячей ладонью.
— Этого медведя вы сами убили?
— Это мы вместе с Конниковым. Он возражать не будет, не сомневайся. Этот медведь ему заметку на лице сделал.
— Я видел. А вы его спасли от верной смерти.
— Конников рассказывал?
— Конников.
— Очень его просили… А еще что про меня рассказывал?
Глядя на портрет, напоминающий маму, Володя проговорил:
— Все он рассказывал. А на том портрете, который находится у нас, вы написали: «Любимая сестра Валя!»
— Да? Это, понимаешь, очень интересно. Ты вот еще посмотри. Это рога сохатого.
— Здоровенные какие!
— Хочешь, я подарю тебе эти рога?
— Как хотите…
— Забирай. Мне для тебя ничего не жалко. А потом когда-нибудь пойдем с тобой в тайгу и еще, может быть, найдем.
— Ага! — закричал Тимофей Тимофеевич и, подпрыгнув, уселся над самым топчаном.
Пронзительный взгляд его черных глаз смущал Володю. Смотрит и смотрит, как самый главный хозяин.
— Ты его боишься? — спросил Снежков.
Володя неуверенно возразил:
— Очень надо…
— Не хвались. Он, знаешь, как долбанет тебя!
— А кто его боится-то! — вспыхнул Володя и поднял руку.
Ворон широко разинул клюв и зашипел, думая, что Володя очень испугался. А он как раз и не струсил. Он никогда не трусил, если противник, вместо того чтобы немедленно нанести удар, начинал запугивать. Скверная это привычка. Она-то и подвела Тимофея Тимофеевича.
Пока ворон шипел, Володя изловчился да так его толкнул, что тот свалился прямо на топчан. Но он тут же захлопал крыльями, запрыгал и взвился под самый потолок. Страшно ругаясь на своем вороньем языке, он забрался на печь, уселся на трубе и уже больше оттуда не слезал. Так и сидел все время в темноте, поблескивая глазами и пощелкивая своим белым клювом.
Тут Володя вспомнил, что еще не сообщил Снежкову самого главного:
— Знаете что, я буду космонавтом, когда вырасту…
— Это хорошо, — одобрил Снежков.
— И еще художником. Чтобы там все нарисовать. На Луне или на Марсе.
