— Но почему вы обратились именно ко мне?
— Я уже говорила вам по телефону, что читала все, что вы написали. Мне кажется, что вы скорее меня поймете, чем кто-либо другой. К тому же перед публикацией рукопись обязательно потребует какой-то работы, и тут я доверяю вам больше, чем другим.
— Разумеется, — пробормотал я и приподнял, как бы взвешивая, пакет, стоявший на соседнем стуле, — каждая рукопись требует работы и, если б речь шла о небольшой новелле, я с удовольствием посвятил бы ей день или два из своего очень напряженного рабочего графика, но, судя по весу, работы здесь на два-три месяца… Вы должны отчетливо понимать, что вы сейчас предлагаете мне заняться вашими делами, отложив тем самым свою работу, которой я, между прочим, кормлю семью…
Она хотела что-то возразить, но я жестом остановил ее и продолжал:
— Даже если вы согласны назначить мне очень высокий гонорар за литературную обработку и редактуру, а это всегда процентов на тридцать переписка за автора, то я, к сожалению, вынужден отказаться… Я сейчас не имею никакой возможности заниматься чужой работой, так как по самую макушку поглощен своей.
— Вы совершенно не о том говорите, — мягко улыбнулась она. — Я вам дарю эту рукопись.
— Не понял… — растерянно пробормотал я.
— Просто дарю. Прочитайте, поправьте, что сочтете нужным, и публикуйте под своим именем…
— Но как же?.. — совсем смутился я.
— Публиковал же Пушкин «Повести Белкина».
— Да, но Пушкин эти повести написал сам! — нашелся я.
— Вы же говорили, что вам предстоит переписать рукопись не менее чем на треть; Так что можете смело ставить свое имя.
— А если я сочту, что издание этого текста, даже при самой тщательной доработке, невозможно?
— Это исключено, — без всякого пафоса возразила она.
— Но сейчас такое время, что при всех художественных достоинствах в первую голову издается то, что можно быстрее продать…
— Поэтому я и уверена в том, что вы это издадите.
Мы помолчали. Я смотрел на нее изучающе, она на меня благосклонно.
— Ну, хорошо… — наконец заговорил я. — Вы ведь читали Хемингуэя?
— Я читала Хемингуэя. — Она улыбнулась с таким видом, будто знала, к чему я клоню, но из вежливости не хотела меня останавливать.
— Так вот, — гнул я свое, — в одной из своих статей он сказал, что сейчас только последний романтик может думать, что где-то существуют еще не открытые, никому не известные мастера…
— Если рукопись окажется совершенно профнепригодной, то растопите ею печку, — не моргнув ответила она.
