Любую, даже самую ничтожную мою попытку пошутить она поддерживала заразительным смехом. При ней хотелось говорить и бесконечно острить. И слова находились, и мысли, и самоирония.
Я угостил Марию шампанским. Мы болтали ни о чем, не торопясь приступать к делу, я наслаждался ее обществом, и только одно обстоятельство тайно меня тревожило. Еще в вестибюле я галантерейно принял из ее рук красивый полиэтиленовый пакет с рекламой какой — то очень модной фирмы. Внутри я мельком заметил нечто завернутое в газету «Вечерняя Москва». Пакет был тяжелый, будто в него засунули пару кирпичей. Господи, обреченно подумал я, неужели и эта, такая красивая, ухоженная, уверенная в себе женщина всего- навсего графоманка?
Каждому профессиональному писателю знакомо это чувство глухой, тоскливой безысходности, когда вполне приличный с виду человек вдруг меняется в лице и начинает торопливо и как-то по-воровски всучать тебе свою рукопись, бормоча при этом, что ему от тебя ничего не надо, только одно слово: стоит или не стоит продолжать…
А потом, когда ты, опрометчиво перелистав рукопись, из чистой вежливости скажешь ему, что продолжать, безусловно, стоит, имея в виду, что это занятие уж всяко лучше, чем пить водку и гонять в пьяном виде тещу, тут же возникает следующий, уже совершенно запредельный вопрос о твоем содействии в публикации сего шедевра. И печальнее всего бывает, когда это твои родственники или добрые знакомые…
Надо сказать, что все худшие мои опасения тут же оправдались. Как-то сама собой возникла многозначительная пауза, Мария проницательно улыбнулась и сказала:
— Как вы давно уже догадались, в этом пакете рукопись. И в связи с ней возникают определенные проблемы… — Она улыбнулась своими полными сочными губами, однако в глазах сквозила озабоченность. — Я нахожусь сейчас в положении Буриданова осла. Мне очень хочется опубликовать эту книгу — больше того, я считаю это своим долгом, но я категорически не желаю, чтобы она хоть каким-нибудь образом была связана с моим именем.
— В чем же тут проблема? — уныло пробормотал я. — Опубликуйте ее под псевдонимом.
— Вы предлагаете мне пойти в издательство, так или иначе ввести в курс дела десяток человек и надеяться при этом, что мое имя останется в тайне? — с мягкой иронией спросила она.
— Тогда просто пошлите туда рукопись бандеролью, — вяло предложил я, уже понимая, что обречен.
— Разве вы не знаете, как относятся в издательствах к так называемому «самотеку»? — спросила она, проявляя определенное знание предмета. — Мне хотелось познакомиться с вами и убедить вас, что я самый нормальный человек и мало похожа на графоманку.
