Ого, сколько же их тут сошлось! Ерофеич такого не видывал, старый житель здешнего пустынного края, а уж Степану Егорычу в обжитой населенной России и подавно видеть такое не приходилось. Жестокий голод был над волками командиром, это он дал им разум для силы и удачи сплотиться в такую стаю, действовать дружно и согласно, почти как по плану. Матерые опытные волки были впереди, а те, что в нетерпении, вожделенно, кружили вблизи овчарни, голодно сверкая глазами, это, вероятно, был молодняк, еще не поднаторевший в охоте, дожидавшийся, когда взрослые сделают нужное дело, чтоб довольствоваться своей частью добычи.
Потом Степан Егорыч сам не мог понять, как это он, обязанный всем про волков слышанным, всякими былями и небылицами, их бояться, – не испытал никакого страха, даже при таком грозном их множестве, а только ужасный гнев от дерзости и нахальства волков, такой гнев, что никаким другим чувствам не стало в нем места.
– Ах вы, поганцы! – громогласно закричал Степан Егорыч сразу всем волкам, точно они могли понимать его гнев.
С поднятым топором он кинулся к тем, что подрывались под ворота, – они были ближе.
Волки вскочили, обернулись. Появление человека и грозный его крик не очень-то их обеспокоили; видать, в такой большой стае каждый из них чувствовал себя уверенно, под защитою других. Волки подпустили Степана Егорыча совсем близко, и только, когда он уже размахнулся топором – рубить их по чем придется, – без особой поспешности скакнули с расчищенного перед воротами места в снег. Почему-то они не кинулись на Степана Егорыча, хотя могли бы: или среди них не было вожака, который бы решился подать такой знак, или их смутила отвага, с какой на них ринулся Степан Егорыч, замах его руки, блеск острого металла. Степан Егорыч не увидел в них даже явной злобы к себе: отбегая, они больше походили на нашкодивших и сознающих свою шкоду собак. Отдалившись еще на несколько скачков, они выжидательно остановились. Снег был глубок, рыхл, волки тонули в нем с брюхом и, чтобы следить за Степаном Егорычем, высоко задирали кверху узкие, пыхающие паром дыхания морды.
Было отчетливо заметно, как тощи волки, как жестоко, в одни лишь кости, изморены голодом, какое это совсем не раздолье, а горькое бедствие нынешняя их жизнь, Совсем не зловеще выглядели они вблизи, а скорее жалко, – до невольного сочувствия. У Степана Егорыча от этого их бедственного, зовущего к жалости вида даже схлынул его прежний гнев.
