– Давай я. – Он стал на колени и, несмотря на протесты Елены, стал забинтовывать ей ногу.
Она смотрела на него с изумлением.
– Теперь попробуй надеть сандалий, – сказал он, вставая.
Она надела сандалий, сделала несколько шагов и остановилась.
– Не могу, больно.
– Ну, сними тогда, иди так, – участливо посоветовал Сафронов.
«Виноват во всем я, – с раскаянием подумал он, – почему же она не ругает меня, как Стася? Лучше бы ругала».
Они молча медленно пошли рядом.
– Ты прости меня, Лена, – сказал он. – Ведь это из-за меня все.
– А ты скажи это всем, а не мне одной.
– Я не хочу всем, я хочу только тебе, – упрямо сказал Сафронов. Но он кривил душой. В этот момент не только сказать, но крикнуть на весь лес хотелось ему: «Ребята, простите меня. Больше ничего подобного не случится со мною».
Елена внимательно посмотрела на Сафронова.
– И отчего ты такой…
– Такой черствый эгоист? – вопросительно добавил он.
– Да, такой эгоист.
– Почему я такой? – горячо подхватил Сафронов. В этот момент ему вспомнился монолог Печорина из «Княжны Мэри», и он заговорил о себе почти теми же словами.
Он говорил о том, что вырос без родителей, что его никто не любил и он тоже не научился любить. Он рос одиноким и привык думать только о себе.
Елена опустила голову, чтобы скрыть лукавую улыбку. Ей очень хотелось в тон Сафронову процитировать из Лермонтова: «Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали, и они родились…»
Она с трудом сдержалась и слушала Сафронова молча. Но когда он кончил, Елена поступила совсем не так, как лермонтовская княжна Мэри.
– Я тоже сирота, Сафронов, – сказала она. – Меня тоже никто не любит… – Она вдруг вспомнила семью Сверчковшх и добавила: – Не любит так, как обычно родители любят своих детей. Мне иногда кажется, что все это ты нарочно делаешь, что в самом деле ты совсем другой, гораздо лучше… Правда это?
Елена живо обернулась, и снова взгляд ее глаз встретился со взглядом Сафронова, и опять ему стало тепло, легко и захотелось говорить правду. Он опустил голову и сказал:
– Не знаю, лучше ли я на самом деле, но во мне живут два человека: один для самого себя, другой для других.
– Лучше, конечно, лучше, – живо отозвалась Елена. – Ты брось напускать на себя. Ты от этого только проигрываешь. Вот и сейчас – оставь Печорина и будь самим собою.
Сафронов покраснел и ничего не сказал. Он заметил, что впереди идущие остановились и поджидают его и Елену, непрерывно размахивая руками и ветками. Места здесь были низкие, болотистые, и вместе с солнцем появились тучи мошек. Невозможно было спокойно стоять – мошка лезла в глаза, в уши, в нос, попадала за платье.
