А впрочем, доктор знал, что для нее это уже не имеет никакого значения.
Ничто вообще не имело теперь значения! Кроме, может быть, жизни ребенка, который вот-вот родится.
Одна жизнь уйдет, другая возникнет. Так бывает всегда. Так будет всегда. И слава богу!
Доктор осторожно взял свободную руку кавалергарда и попытался сосчитать пульс. Запястье было влажным от холодного пота, пульс почти не прощупывался.
Он склонился к раненому. Боже, какие тени залегли вокруг его век, как обметало губы! За несколько минут лицо сделалось неузнаваемым.
Кажется, доктор ошибся, когда сказал гостье, что все кончится не позднее завтрашнего дня. Не позднее утра – вот когда это кончится!
– Ты здесь, друг мой? – раздался чуть слышный шепот, и доктор увидел, что кавалергард открыл глаза.
Они были черные, непроглядные. Как ночь. Как вселенская ночная тьма, которая уже смотрела в лицо умирающему!
– Здесь, успокойся, – отозвался доктор со своей всегдашней угрюмой манерой. Ну что поделаешь – он вообще был человеком невеселым, а в этом доме, где доживал последние минуты его лучший, единственный друг, не могло найтись места даже для тени улыбки.
Нет, он ошибся! Именно она, тень улыбки, вдруг мелькнула на пересохших губах кавалергарда.
– Скажи, чтобы этот локон... в медальон... и чтобы кольцо, ее кольцо... со мною...
Он едва выговаривал слова, но доктор их понял.
– Все исполню, Алеша, не тревожься, – кивнул он истово. – Ты помолчи лучше.
– Ни-че-го, – выдохнул умирающий. – Скоро... намолчусь...
Настала тишина. Доктор видел, что мундир теснит дыхание Алексея, и хотел предложить снять его, но вспомнил, как раненый несколько раз терял сознание от боли, пока его в этот мундир обряжали, – и ничего не сказал. Это последнее тщеславие умирающего могло показаться смешным, но доктор понимал: ту женщину, которая приезжала сюда, его друг не мог встретить в одной рубахе, лежа в смертной постели. Алексей хотел, чтобы она навеки запомнила его таким же, каким увидела когда-то впервые: в блестящем кавалергардском мундире.
Ну что ж, пусть теперь останется как есть. Недолго уже...
Ему хотелось сказать что-то на прощанье Алексею, чем-то утешить его, напомнить о будущем ребенке, ну хоть как-то скрасить эти последние мгновения жизни, но он не успел. Раненый вдруг с неожиданной силой приподнялся и блестящими глазами уставился на дверь.
– Она идет, – выдохнул он. – Она вернулась! Я слышу ее шаги! – И он воскликнул так громко и ясно, словно был совсем здоров: – Жена моя! Мой бог, Элоиза! Любимая!
