Странный сон я видела в ту ночь. Во-первых, меня в нем не было. Каким образом я все видела — неизвестно. Но видела, будто по тайге, через болота, валежник, непроходимую чащу пробирается Василий. Он идет сотворить что-то страшное… Тут я, наверное, начала метаться изо всех сил и таки пробудилась, в полном изнеможении, с сильно бьющимся сердцем, вся в поту. Ох, Василий, Василий, зачем ты мне так снишься!
Проснулась я невыспавшаяся, в подавленном настроении — под впечатлением худого сна. Торопливо одевшись и взяв из чемодана полотенце, я вышла в кухню. Мария Кирилловна, напевая, что-то варила и жарила в русской печке и весело ответила на мое приветствие.
— Умыться можно возле крыльца, — сказала она, улыбнувшись, — там умывальник весит. А если хотите, можно спуститься к реке. Только не плавайте долго: с непривычки простудитесь. (Это мне—спортсменке, у которой первый разряд по плаванию!)
Конечно, я спустилась к реке. Утро было серое, хмурое. Дикое безлюдье, белесая тайга. Разделась и прыгнула с невысокого каменистого обрыва в воду. И — заорала, как ошпаренная, так холодна была вода. Все же я поплавала немножко. А не успела одеться, как поняла: живая вода! Будто я стала другой и другое вокруг. Будто мне открылось скрытое поначалу: Красота Земли. Серое, оказалось, сияло, как жемчуг, белесое — голубело и серебрилось, хмурое — радовалось жизни. И необжитая Ыйдыга текла так свободно, как в меловой период, когда появились на земле «первичные» ели, лиственницы, сосны и кедры.
По слабо протоптанной тропинке, влажной от тумана, шла я обратно. Бронзовые стволы старых елей подпирали голубой свод, словно мощные колонны. Серебряный мох пружинил под ногами. Остановилась я и прислушалась. Птицы хором пели здравицу утру. Я слегка огорчилась, поняв, что не знаю их языка, даже голоса не различаю. Кто это такая крикливая надрывается над самой моей головой: ворона, сорока, кедровка? Всех перекричала! Ночной туман, оборотясь маленькими облачками, поднимался ввысь, цепляясь за мохнатые темно-зеленые кроны. И был густ и пах, как мед, как свежий хлеб из печки, воздух. И вдруг подумалось: я на родине Василия.
Непонятно: такая природа должна родить людей под стать ее чистоте, могуществу и свободе.
Когда я вернулась в дом лесничего, там уже ожидали меня у накрытого стола Мария Кирилловна, ее муж Ефрем Георгиевич и рослый, черноглазый, крепкий мальчуган, на вид лет пятнадцати. Потом оказалось, что ему всего тринадцать. Звали его Данилушка. Ростом, дородностью и русской красотой Данила удался и в мать и в отца. До чего же хороша была пара — его родители! Невольно я подумала: если бы понадобилось послать, как образец человечества, жителям других планет — как раз подошла бы эта семья. Нельзя было не любоваться ими.
