Со второго курса стихи стали печатать. Многим они очень нравились, особенно в исполнении самого автора. Недаром Василий Чугунов получил приз на конкурсе чтецов. Вышла книжечка его стихов под бесхитростным названием: «Хлеб с медом». Критика ее не заметила.
Как-то мне Василий сказал: «Написать стихи — такая же работа, как и всякая другая, были бы способности да труд. Но вот оплачиваются они мизерно».
Вышла вторая книжечка. Чугунов подал заявление в Союз писателей. Его отказались даже рекомендовать: критика молчит. И Василий предпочел другую, более верную дорогу к благополучию. Он вернулся в свой институт, закончил досрочно аспирантуру, со всей настойчивостью своей натуры добился звания кандидата наук. Женился на дочери крупного хозяйственного деятеля (потому не буду упоминать всем известную его фамилию). Не знаю уж, по любви или расчету женился. Думаю, и то, и другое — Майя была красивая женщина…
Через пять лет встретил меня. Говорит, что только одну меня и любил по-настоящему. Не знаю. Но также не удержал, предпочел расстаться, как со своими стихами. Испугался потерять насиженное!.. Вот почему так ранил его мой вопрос.
— Поэзия переночевала и ушла… — проговорил он глухо. Такой сильный с виду человек, а ведь совсем слабый.
Я проплакала всю ночь. До чего я несчастна! Может, выйти за него замуж? Но не могу забыть. Не могу! И — я же его не уважаю.
Василий пришел на вокзал осунувшийся, сумрачный. Принес мне цветов и небольшой сверток, тщательно упакованный в кондитерской.
— Пожалуйста, передай матери, — сказал он, — гостинцы. Она живет там же в Кедровом, куда вы едете. Виринея Егоровна Чугунова.
— Разве у тебя жива мать? — невольно ахнула я. Василий никогда не вспоминал о ней, и я почему-то решила, что она давно умерла, как и отец.
— Жива. Она там с братухой моим, Харитоном.
О брате он рассказывал не раз, видно, любил его, — страстный охотник, лесной бродяга. Работал этот Харитон, не помню уже, где, кажется, в лесничестве. Я молча взяла сверток.
До Ыйдыги мы добирались долго: поездом, самолетом, пароходом, грузовой машиной. Приехали в лесхоз ночью. Там как раз белые ночи, но были дождь, туман, тучи, потому темно. Гостиницы никакой нет. Кого положили спать в конторе, кого разместили у служащих. Профессора пригласил к себе директор лесничества, а меня, заспанную, бледную, — укачало в машине, дороги ужасные, — повезла к себе на лошади (по просьбе Михаила Герасимовича, что ли?) та самая Машенька — Мария Кирилловна Пинегина, о которой шел тогда разговор у Брачко-Яворских. Мне предложили поужинать, я отказалась. Где-то положили меня спать, и я сразу уснула. Последнее, что я слышала, засыпая, — могучий гул тайги, грозный и зловещий. Мне стало страшно и как-то одиноко, но усталость сморила.
