— Я и спорт теперь оставляю.
— Едет на Байкал, — усмехнулась мама.
Художник смотрел на меня с каким-то непонятным выражением.
— Желаю тебе успеха, — проговорил он. — Я всегда мечтал только об одном — быть художником! Не пришло мне в голову, что надо сначала… человеком… потом уже… художником.
Я распорядился… все свои принадлежности для живописи, а также последние картины оставляю тебе, Андрюша. Пожалуйста, прими.
— Спасибо, но я же не художник.
— Может, еще потянет писать. Прими.
— Хорошо, спасибо, может, пригодятся, когда увижу Байкал. А картины буду беречь. Спасибо.
— Байкал? Я помню твои детские рисунки, они были очень своеобразны. Кем бы ты ни стал в будущем… искусство, или наука, или просто любой труд… никогда не стремись к славе. Поверь, главное — сам труд, когда любишь свое дело. Спасибо, что зашел проститься. Прощай. Теперь иди.
— Выйди, Андрей, — сказала мама.
Я еще раз поцеловал художника и вышел в коридор. Было смутно у меня на душе.
Навстречу шла жена Никольского — измученная, издерганная. Когда-то она была красива, от красоты ее ничего не осталось. Мама говорит, что она подавала надежды как актриса. Надежды эти не оправдались: Никольский затмил ей весь белый свет.
Она бросила взгляд на дверь в палату и подошла ко мне. В авоське позвякивали бутылки с кефиром и соками. Мы помолчали.
— Совсем не похож на мать… — сказала она, разглядывая меня в упор выцветшими синими глазами.
— А я весь в отца, — сказал я и неожиданно для себя предложил ей взглянуть на фотографию отца из журнала, благо я носил ее с собой. Никольская с интересом разглядывала папино лицо.
— Да, ты действительно похож на него, — вымолвила она и заплакала. — Женечка… Врачи говорят, нет надежды. Печень разрушена. Никто не любил Женечку так, как я любила… таким, каков он есть, со всеми его слабостями и недостатками. Когда он понял, что пропал, предлагал мне развестись-, чтоб не казнилась я, на него глядя. Но разве я брошу его? В горе и радости…
В коридор вышла побледневшая мама.
— Скорее!
Никольская бросилась в палату. Мы молча постояли в коридоре у окна — минут пять, мама хотела успокоиться. Дверь из палаты стремительно открылась. Бедная женщина встала на пороге…
— Врача к Женечке! — хрипло сказала она.
По коридору уже спешили врач и сестра. Наверное, вызвали их звонком.
Мы отправились домой. Мама очень устала. Друг ее юности уходил навсегда. Быть может, она чувствовала себя в чем-то виноватой?
