— Сказать, что в зале замечательный музыкант, ты не мог? Тогда, думаю, он был бы уже с нами. Лева застенчивый, но и гордый: цену себе знает. Но ты не сумел произнести «замечательный музыкант», потому что «замечательный» у нас только один: это ты сам. Не сумел преодолеть себя? Хотя сообщить, что он именно в предпоследнем ряду, ты сумел. Пусть немножко, походя, но унизил!
— Это не так, Верочка… Это не так! Я не имел в виду…
Дважды за кулисы заглядывал «концертный деятель»: предстоял прощальный банкет. И оба раза удовлетворенно притворял дверь. Обыватели любят замечать, убеждаться, что и у «выдающихся» бывают обыкновенные скандалы, неурядицы, семейные сцены. Это обывателей с «выдающимися» как бы сближает.
А Вера успокоиться не могла:
— Я давно искала случая, чтобы сказать… объяснить, что все у нас уже не так, как было прежде. Не так. Сейчас, после концерта, имею право… позволить себе…
У него подкосились ноги. И он присел.
— За что? Почему? — прошептал Буянов.
— Ты сам так безоглядно обожаешь себя, что ничье — дополнительное! — обожание тебе не должно требоваться. Это был бы уже перебор. И такое излишество!
— Пойми: я только будто бы о себе забочусь, но ради тебя! Чтобы ты убедилась, что не напрасно… Чтобы могла гордиться…
— Ты не Паганини, не Яша Хейфец… и не Лева Гуревич, чтоб я так уж гордилась тобою как скрипачом. Прости за резкость. А как человеком? Я старалась стать твоею единомышленницей. Но «едино мыслить» с годами мне все труднее.
— Почему? Я не понимаю. Объясни… до конца…
— Знаешь, когда я начала терять к тебе уважение? Когда ты взял мою фамилию. Или чуть позже… Но по той же причине. Может, я придиралась, искала повод? Тогда прости! Но разве Эдуард Вольфсон скверно звучало? В прошлом, сталинском кошмаре, я бы тебя поняла: это бы стало спасением твоей музыкальной судьбы. Но времена наступали уже другие… И псевдоним, поверь, меня бы не покоробил. Это — пожалуйста! Алексеев сделался Станиславским, Анри Бейль — Стендалем… Если я несправедлива, прости! Но прикрыться фамилией жены, женщины? Из каких-то соображений… Это, мне казалось, не по-мужски.
— Но ты сама предложила!
— Я все на свете предлагала тебе в горячке страстей. Но не все следовало брать! Не виню тебя за то, что могла стать солисткой, а сделалась аккомпанементом, твоим сопровождением. Не таким, конечно, как этот «концертный деятель», но все же сопровождением… За это не упрекаю. Я понимала, что значили бы для тебя — для твоей ревности! — мои самостоятельные гастроли, зарубежные путешествия. Если ты ревновал даже к тем, кто чокался со мной в новогодний час! И даже бокал мой ревновал к их бокалам. Да я бы и сама не смогла без тебя.
