2
«Старый мечтатель» расхаживал по пустым классам и диктовал четким, учительским голосом:
— Здесь окраска оконных переплетов, частичная штукатурка, ремонт и окраска парт.
Следом за ним ходил не старый, хотя совершенно лысый, бородатый человек и все покорно записывал.
Увидав меня, отец часто замигал близорукими глазами.
— Ага, приехал. Потом продолжим, — сказал он лысому и махнул рукой.
Лысый с тем же покорным видом вышел из класса.
— С чем прибыл? Надеюсь, со щитом? — продолжал отец, усаживаясь за учительский столик.
— Вот, — ответил я, протягивая свой диплом.
Он быстро и, как мне показалось, не очень внимательно пробежал его. Я и сам знал, что не такой уж у меня диплом, чтобы мог привлечь к себе внимание. Математика — слабовато, все остальное удовлетворительно, литература — отлично и рисование тоже.
— Диплом человека, раздираемого страстями, — усмехнулся отец. — Иди, я тебя прижму к груди, сын мой.
Он усмехнулся, но в глазах его появился неестественный блеск. Вот этого, такого проявления чувствительности, мы оба всегда стыдились и, как могли, скрывали его, маскируя наспех придуманной шуткой. В таком случае, по-моему, лучше неудачно сострить, чем удачно растрогаться. У меня тоже как-то защекотало под веками. Пришлось изобразить улыбку и, нелепо расставив руки, театрально припасть к отчей груди.
— Хороший отец, — услыхал я его голос, — высек бы за такой диплом, но ты знаешь, я никогда не придавал отметкам большого значения, хотя как учитель не должен бы этого говорить. И, кроме того, я хотя и стремился быть хорошим отцом, у меня просто не хватало времени для этого.
— Ты хочешь сказать, что тебе все было некогда высечь меня? Да? И ты жалеешь об этом.
— Жалеть о несовершенном — бесполезное занятие, — назидательно сказал отец.
— Но зато ты всегда был хорошим другом, — поспешил я утешить его, освобождаясь из объятий.
Стоял конец весны, за большими окнами сияло веселое небо, по стеклам сползал тополевый пух и задумчиво ложился на перекладины оконных переплетов.
Отец спросил:
— Ты думаешь, я хороший друг?
— Да. — Я сел на учительский стул.
— Это, наверное, оттого, что я никогда не давил на твою волю. Лучший друг тот, которого не ощущаешь, он не мешает жить и не лезет со своими советами и наставлениями. Если его не просят, конечно. Ты как думаешь?
Это правда: он никогда не проявлял по отношению ко мне ни родительского, ни педагогического деспотизма. По крайней мере, я-то ничего подобного не чувствовал, и это придавало мне уверенность и приучало к самостоятельности. Только потом я понял, каким хорошим педагогом и отцом он был, умея направлять меня так деликатно и тонко, что я этого просто не замечал.
