— Анна туда придет? — спросила она.
— К полудню подойдет, должно быть, — ответил Лукач.
Борица встала. Густые каштановые волосы отливали золотом в свете зари, тонкая ткань на груди натянулась.
— Что ж, траву ворошить и впрямь кому-то надобно, — тихо сказала она.
— Ну да, — отозвался Лукач.
— Да и обед косарю принести тоже.
Лукач совсем было собрался ответить: как же, мол, обычай такой, чтоб работнику обед носить, — да слово в горле застряло: уж больно хороша была Борица в набирающем силу утреннем свете. Послушайся он сейчас голоса страсти — гореть бы огнем гужорскому обещанию, но где-то в самой середке, там, где, должно быть, гнездится совесть, зазвучал другой голос. Заклубился перед глазами туман, и соткалось из него Аннино лицо в дымке грусти и укоризны.
— Али нет? — спросила Борица.
— Чего «нет»? — вздрогнул Лукач.
— Обед, говорю, Анна принесет али нет?
— Наверное.
— Чего «наверное»? Как-никак обычай.
И снова Лукач промолчал. Тайна, скрытая на дне души, не пускала слов на волю. Эх, как было бы славно взять да взломать все запоры и прямо сейчас, в нежном свете зари, поведать обо всем, что случилось летом сорок четвертого в том проклятом лесу, где они прятались с Анниным мужем. Прятались, да: роту всю разметало, а они оба двое, добрые друзья и к тому же соседи, укрылись вместе в лесу. Нужно было уходить, да Можа, бедняга, был ранен в ногу — пришлось остановиться. На привале Можа заснул, Лукача тоже сморило. Кабы не птаха, что усердно щебетала над головою, он бы совсем провалился в сон. Но птаха знай себе верещала как нанятая, подергивала алой головкой, чистила блестящие перышки на голубенькой грудке и зеленой спинке.
— Я ведь чего про то спросила, — сказала Борица.
— Что спросила? — отозвался Лукач.
— Ты-то сам что тогда делать станешь?
— Когда тогда?
— Когда тебе обед подадут.
— Поем, чего ж еще.
— А меня вспомнишь?
— Вспомню.
Женщина умолкла: вот и ладно, значит, там, на цветущей лужайке, во время обеда, Лукач ее не позабудет, и станет она витать меж ними обоими, а коли так — пусть себе дьявол балует сколько влезет, хоть и непросто Лукачу ответить, ежели враг пристанет: чего ж ты, давай, мол, хотел ведь когда-то взять Анну в жены!
— Она бы за тебя пошла, — сказала Борица.
— Пошла бы, — отозвался Лукач.
— А теперь поздно.
«Поздно-то, может, и не поздно», — подумал Лукач, но и эту мысль утаил. Позавтракал в молчании, достал косу и сказал:
— Ну, я пошел.
— Ступай, коли обещал.
— Не мог я иначе.
