— Ничего.
Неправда — это Борица поняла сразу. Неправда и отговорки одни: день-то был воскресный, рассветный час, самый что ни на есть райский час для супругов. Да хоть бы и не воскресенье, все равно едва забрезжило — самое время птичкам чирикать, а петуху кукарекнуть хоть единый разочек.
— Не хочешь — не говори, — сказала Борица.
— Сказал — ничего, значит, ничего, — повторил Лукач.
Словно розовое деревце с двумя пышными бутонами, так склонилась к нему жена.
— Поди сюда, шепни на ушко! — позвала она.
Как бы не так, подумал Лукач. Только того ему и не хватало — подойти к жене да нашептать на ушко неправду. Память-то нынче так и гложет, да его бы господь поразил, вздумай он сейчас миловаться, будто два года назад в этот самый день ничего не случилось. Случилось — такого не позабудешь. Эх, кабы не случилось! Не было бы нужды вставать на заре. Не стал бы он обещать того, что обещал. Да что поделаешь: платить приходится, платить. Иначе острия памяти не затупишь, а оно с каждым днем все больнее пронзает. Чтоб ему провалиться, тому месту, — проклятое воспоминание, растет себе, словно гриб ядовитый.
— Потом как-нибудь, погоди чуток, — сказал он.
— Потом нашепчешь?
— Да, да.
Борица тотчас успокоилась. Не для того ведь говорилось, чтоб — где слово, там и дело. Просто-напросто приятно поиграть с надеждой, словно с маленькой киской, что помахивает хвостиком в полумраке да еще урчит тихонечко от удовольствия, как сама земля на летней заре: прижмись ухом — и услышишь.
— Утречко настает, — сказала Борица.
— Да, вот-вот настанет, — отозвался Лукач.
А сам тем временем уже проворно одевался с той тщательностью и аккуратностью, как по случаю воскресенья. Потом побрился с особым старанием, подошел к кровати и встал перед Борицей.
— Соседке я обещался, — сказал он.
— Которой соседке? — спросила Борица.
— Анне.
— Можиной вдове?
— Ей.
Борица тотчас села, подтянула на плечах рубашку, поправила волосы.
— И что же такое ты ей обещал?
— Траву скосить.
— В саду?
— Нет, на Гужоре.
— В этакой глухомани?
— Да это ж совсем рядом, — ответил Лукач.
Женщина высунула из-под одеяла ногу и приумолкла, задумавшись, а сама при этом словно бы и не лежала в кровати, а парила на воздушной волне. Странный ветерок пронесся по комнате. Не было в этом ветерке обиды — одна тревога. А могла бы быть и обида, поняла ведь Борица, что Лукач правды сказать не захотел. Вроде как карася в порося перекрестил. А кому это надо?! Всякому ведь известно, а Лукачу еще и получше многих, что Гужор этот — самая что ни на есть глухомань. Дикое место, лес кругом, случись что меж двоих, господь бог и тот не узнает.
