— Зитц! — прохрипел он.
Головы моментально склонились над потрепанными учебниками и тетрадками. Задав ученикам урок, Карл Оттович подремывал за кафедрой.
Сопел и плевался учитель, тихо шелестели страницы учебников.
Хуже всего жилось в гимназии Илюше Алфимову.
Круглый сирота, он был вечно голоден. Если другие воспитанники на праздники уходили домой, где вдоволь наедались, то Илюше идти было некуда. Товарищи приносили ему гостинцы. Василий Зуев, едва успевший к началу занятий, незаметно под скамьей передал Илюше кусок пирога. Илюша взял его и, склонив вихрастую головенку, запустил зубы в пирог. Ел Илюша, давясь. Немец проснулся, прислушался и незаметно подкрался к Илюше. Одна рука подняла мальчика за шиворот, а другая вырывала из худеньких пальцев остатки пирога.
— Вас ис дас? Что это есть? Ученик моих занятиях жрать, швайн, как свинья...
Огрызок пирога полетел на пол, а над съежившимся Илюшей взметнулась трость учителя. Немец наносил удар за ударом по худой спине, по вздрагивающим плечам, по взлохмаченной голове Илюши. Мальчишка сначала терпел, потом закричал, но немец бил и бил его. Илюша начал хрипеть. Воспитанники привстали со своих мест. В них боролись страх и чувство товарищества. Первым не выдержал Василий Зуев. Он кинулся к Штлиберу, вцепился в палку обеими руками и повис на ней. За ним кинулись остальные. Немец отпустил Илюшу, без сознания упавшего на пол.
— Вас? Вас? Это бунт... нападать меня... — и, стряхнув с себя воспитанников, учитель выскочил из класса.
В этот день занятий больше не было. Илюшу, так и не приходившего в сознание, увезли в госпиталь. Ребята сидели кучками по углам темной спальни, тихо переговаривались.
— Жалко Илюшу. Совсем плохо ему.
— Наши фрау со своими гулянками провиант жрут, а мы подыхай. Только дома досыта и наедаешься...
— Выгонят теперь нас. Немец за немца всегда заступится, а в Академии только они и есть.
— Ну, черт с немцами и их Академией, — вмешался в спор медлительный Артамон, — я в приказчики поступлю к купцу Барышникову. А голова на плечах будет — и свое дело заведу...
— Эх ты, голова на плечах! Для чего же мы терпим? — горячился Василий. — Для умножения науки российской. Михайло-то Васильевич Ломоносов к чему зовет? Взять из рук немцев все, что можно, а потом и самому домысел иметь. Государство наше обширное, а сколь изучено?
— Пока ты до науки дойдешь, немец с тебя три шкуры сдерет, — ворчал Артамон.
— Пусть сдерет, — не унимался Василий Зуев, — мы мужики, у нас шкура крепкая.
