Работа в Огайо была у меня та же, что и в Нью-Йорке, и я был этим очень доволен, так как привык к столу и машинке. Работа была легкая, но нужно было участвовать в разных строях и смотрах и проходить все тот же круг обучения; физкультура, маршировка, классные занятия и, уж конечно, два-три учебных фильма в неделю.
Мне назначили койку одного малого, которого только что препроводили в госпиталь для исследования по поводу его повышенного интереса к тому, что он называл «лучами смерти». Ребята из этой казармы уверяли, что он и вправду сумасшедший, а поглядишь на него – такой же здоровый, как и все. Только он, кажется, верит, что в мировом пространстве скрыты какие-то смертоносные лучи, которыми стремится овладеть наука. Ребятам он рассказывал, будто он и сам работает над этими лучами и убежден, что в ближайшем будущем провернет через военное министерство в Вашингтоне нечто весьма значительное и секретное.
– Многого рассказать об этом не могу, – говорил он ребятам, – так как это самая грандиозная штука за всю эту войну, но думаю, я нашел решение задачи.
Ребята говорили, что он позаимствовал идею из какого-нибудь комикса.
Другой парень из этой казармы проводил все вечера за чисткой обуви. У него было две пары казенных солдатских ботинок, две пары собственных выходных и пара кожаных шлепанцев. Товарищи по казарме сговорились между собой подставлять по очереди к его ботинкам еще чью-нибудь пару, и каждый вечер, вдобавок к своим собственным, он наводил блеск еще на пару чужих, не замечая обмана. Это был задумчивый парень, звали его Чарльз Блэнди. Я тоже давал ему чистить мои ботинки – отчасти потому, что таков был обычай в нашей казарме, а отчасти потому, что знал, что для Блэнди, чем больше ботинок, тем лучше. Он отдавал много времени каждой паре ботинок, и, как бы грязны или забрызганы они ни были, после чистки они блестели, как новенькие. Глядя на начищенные до блеска ботинки, он наслаждался.
В воинской части в Огайо не было так много писателей. Их насчитывалось что-то около десятка, и они совсем не были похожи на писателей нью-йоркских. Дело в том, что пребывание в 0гайо считалось чем-то вроде ссылки. Первоначально все эти писатели побывали в Нью-Йорке, но не подошли под установленный образец, или, как говорится, «не справились с делом». Сосланные – люди горькие, а горький человечек куда приятней этакого бодрячка, так что здешние писатели показались мне гораздо симпатичнее нью-йоркских, хотя и эти писатели тоже не были настоящими.
