«А может, все же она, Айдарова? — размышлял Михаил Высочин. — Тогда Иванова, а теперь меня?»
— Ну! Ты надумал говорить или в молчанку будешь играть? — строго спросил Дубровский, прерывая его мысли.
Михаил Высочин устало поднял голову:
— Я что? Я все сказал. Спрашивайте. Ежели что знаю — могу. А чего нет — того нет. Не ведаю я про партизан.
— Подумай! Последний раз подумай. Потом захочешь сказать, да поздно будет.
— Я уже все продумал. Кабы знал — сказал бы. А так что? Напраслину возводить на себя не буду.
— Хорошо, тогда пошли!
Дубровский резко поднялся из-за стола. Михаил Высочин медленно встал со стула.
— Быстрее, быстрее! — приказал Дубровский, открывая дверь комнаты.
В вестибюле он вернул ключ дежурному и, пропустив Михаила Высочина вперед, вслед за ним вышел на улицу. Под луной скользили рваные хлопья облаков. Легкий ветерок холодил лицо и руки. Кроме полицейского с карабином, дежурившего возле подъезда, никого на улице не было.
— Сюда, налево! — скомандовал Дубровский.
Нехотя повинуясь, Михаил Высочин побрел в указанном направлении.
— Сойди с тротуара и топай по мостовой!
И это указание Высочин выполнил нехотя. Только что он подумал о бегстве. Это была единственная возможность вырваться из рук гитлеровца. О том же самом думал и Дубровский. Правда, он не хотел, чтобы Михаил Высочин бежал так близко от здания полиции. Здесь на любой окрик могли прибежать полицейские, и тогда неизвестно, удастся ли в этих условиях беглецу скрыться. Вот почему он прогнал Высочина от невысоких заборов, перемахнуть через любой из которых было делом одной секунды.
«Бежать! Бежать! Непременно бежать! Пока он один ведет меня в тюрьму, я могу это сделать. Потом такой возможности, может, и не представится. Вот пройдем еще одну улицу, там потише, и садами, садами к дому Ивана Леванцова. У этого можно будет на чердаке отсидеться», — напряженно размышлял Михаил Высочин, вышагивая по мостовой.
То и дело луч фонарика светил ему под ноги откуда-то сзади. По направлению этого луча Михаил определял, где и на каком приблизительно расстоянии находится от него гестаповец. До намеченного перекрестка оставалось каких-нибудь пятнадцать — двадцать метров, когда луч фонарика метнулся вдруг вверх, потом резко вниз, послышался удар металла о камень, и в наступившей темноте до чуткого слуха Михаила Высочина донеслось:
— У, черт! Неужели разбился?
Поняв, что гестаповец уронил карманный фонарик, Михаил бросился бежать. Сердце учащенно колотилось в груди. Михаил свернул за угол, пересек узкую улочку, разглядел в блеклом свете луны невысокий забор, перебрался через него, миновал чей-то сад, перелез через другой забор и очутился на соседней улице. Только здесь он остановился на мгновение, затаил дыхание, прислушался. Погони не было.
