Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть…
Конечно, родство музыканта с поэтом неформальное. Речь не о житейских отношениях, но о связях в сфере литературы.
Вот он, пример своего рода всемирного заговора, всеобщего покровительства и взаимопомощи!
Приглядевшись, обнаруживаешь соучастие немецкого поэта Вильгельма Мюллера, австрийского композитора Франца Шуберта и даже Иннокентия Анненского.
Мюллер сочинил стихотворение о шарманщике.
Шуберт написал цикл «Прекрасная мельничиха», включающий романс на эти стихи.
Анненский стихи перевел.
Вот откуда у Мандельштама звук мерного движения, постоянного возвращения в одну точку.
Две строки - поворот ручки музыкального ящика.
Еще две - новый поворот.
Этот шарманочный ритм впервые появился у Мюллера и Анненского.
Уж давно о счастье
Дед не ворожит,
Старую шарманку
Знай себе крутит…
В отличие от Анненского, Мандельштам не называет профессию героя. Как видно, для него более существенно, что в буквальном переводе «шарманщик» означает «крутящий лиру».
«Крутящий лиру» - это «собрат по музе, по судьбам».
Есть еще одно объяснение братского «нам».
Вспомним уже цитированную статью «Скрябин и христианство»:
«Мне кажется, смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено».
Вот почему за уходом из жизни его подруги следовал обрыв ассоциативной цепи.
Еще недавно шарманщик «музыку наверчивал», «шумела мельница», оглашал округу рожок почтальона.
Шумела мельница, и в песнях урагана
Смеялся музыки голубоглазый хмель…
(«В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа…»)
Шуберт. Мельник.
Рожок почтальона.
(Ремарка из радиопьесы «Молодость Гете»)
Остановились «мельниц колеса», угас звук почтового рожка, умер шарманщик.
Но мельниц колеса зимуют в снегу
и стынет рожок почтальона…
(«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»)
Шарманщика смерть и медведицы ворс…
(«На мертвых ресницах Исакий замерз…»)
Конечно, мир Мандельштама открыт не для каждого. Это Лютик оказалась своей среди лейтмотивов поэта, как бы ровней шарманщика, мельницы и рожка, а его брат всегда существовал наособицу.
Поначалу Осип Эмильевич все же надеялся привлечь Евгения на свою сторону. В нескольких письмах промелькнуло что-то обнадеживающее, смутно напоминающее «нам». Глядишь - и нашлось бы ему место среди излюбленных поэтом «ласточек» и «ос».
Вскоре он прекратил эти попытки. Уж слишком определенной стала для него фигура прирожденного директора.
Раз этот человек лучше всего понимает язык приказов, Осип Эмильевич отдавал ему свое распоряжение.
