1 Отпечаток; здесь: изюминка (франц.).
Вдруг она останавливается.
- Вот! - говорит она и показывает на бронзовую скульптуру, не ставшую лучше от того, что ее приобрел муниципалитет и выставил здесь для всеобщего обозрения. Откровенно говоря, скульптура не в моем вкусе, но когда я хочу пройти мимо нее, Юлика хватает меня за рукав и указывает на цоколь, где довольно большими буквами выбито "А. Штиллер". (По счастью, я на сей раз не высказал своего мнения, хватит и того, что я говорил недавно о другой работе пропавшего Штиллера, и они сочли это самокритикой, лишней уликой, доказывающей, что я-то и есть Штиллер...) Когда у нее опять возникает охота схватить меня за рукав, она, к великому счастью, показывает мне уже не скульптуру, а лебедей, их белое оперенье, освещенное солнцем, зеленую ряску на воде. И на заднем плане так называемый кафедральный собор; ага, понятно: в точности как в альбоме! Что она хочет этим доказать - не знаю. Кончается тем, что я останавливаюсь посреди улицы, на пешеходной дорожке, и стою как вкопанный. Тщетно хватает меня Юлика за рукав, тянет, как упирающегося осла.
- Где у вас можно достать виски? - спрашиваю я.
- Нельзя же здесь стоять! - говорит она.
Слева и справа уже шныряют мотороллеры, мне сигналят такси, грохоча проносятся грузовики с прицепом. Юлика стоит рядом, белая как мел, хотя уже снова дали зеленый свет. Какой-то незнакомый пешеход, которому я не сделал ничего дурного, ругает меня почем зря, читает длинную проповедь, словно в их стране, которая ежедневно кичится свободой, не позволено ставить на карту собственную жизнь.
...Потом мы сидим в садике ресторана, под ярким зонтом, и я спрашиваю Юлику:
- Как, собственно, тебе живется в Париже?
Теперь и я говорю ей "ты"; ей-богу, не за внесенный залог, а из невольной нежности. В трепете первой близости есть что-то магическое, возносящее над остальным миром, что-то совсем тихое, но тишина эта заглушает все. Невольно кладу руку на ее плечо и, ошеломленный внезапным счастьем легкого прикосновения, только его и чувствую, ничего больше. Некоторое время, пока новое "ты" не станет привычным, не потеряет своего звучания, - я счастлив, связан братскими узами со всем человечеством, включая официанта, который приносит виски; я чувствую, что притворяться больше незачем, что притворство не нужно никому на свете, чувствую доброе снисхождение к людям. Смеюсь над тюрьмой! В данном случае, когда это ты обращено к зрелой, но прелестной женщине, невольно возникает желанье - не слишком серьезное, не слишком настойчивое - узнать, кто еще из мужчин, кроме меня, участвует в этой игре; простое любопытство игрока, сознающего свое превосходство. Рассказывая о Париже, она ни разу не упомянула мужского имени - ни Франсуа, ни Андре, ни Пьера, ни Жака, никого и ничего. Но я полагаю, Париж не монастырь? Париж амазонок, что бы это значило? Наконец спрашиваю без обиняков:
