— Рубаху сымай! — понимал, что от таких ран не помирают, а ежели квелая лежит, да без разуму, знать, где- то посерьезней болячка упрятана, не до стыдливости таперича!
Устинья рубаху стаскивала, подперев плечом безвольное тело, а Купала за обувку взялся, да не тут-то было. Не дается странный бот, хоть ты тресни, словно к ноге прилип намертво, уж и тетка на помощь кинулась, и так они его, и эдак, а не идет и все тут, только с ногой разве что? Осерчал дядька, рванул поболе и улетел к стене, спиной в брёвна с размаху врезался. Следом Устинья всем задом чуть не в лицо ему ткнулась, только понева холщевая взметнулась. Да брякнулась всем весом баба глупая об половицы, охнула.
— Да-а, видал сапог, да не тот! — брякнул Купала, подпирая спиной и плечами стену, разглядывая не виданную до селе обувку. В ладони повертел — мал сапожок да горазд и вычурен — где ж такой сробили, какой дока взялся? Устинья поднялась, охая, собрала вещички, на сундук у оконца кинула:
— Что дале, старый?
— Что, что? — забухтел мужик, поднимаясь да на голые ступни девицы заглядываясь — ишь, гладенькие какие, да ровненькие, мягонькие, наверное, как подбрюшек у жеребёнка.
И устыдился мыслей своих, глаза спрятал, чтоб тело белицы не видать, а все равно увидел, в жар кинуло:
— На живот вертай! Гляну! — гаркнул.
— У-у-у, охальник, глаза бестыжие! — взвилась тетка, наготу девичью прикрыла, подсадила, да так и ахнула — чего над горлицей утворили изверги?!
— Эва! — крякнул Купала, раны на вые разглядывая. По хребту, вдоль глубокий ровный след с двух сторон байрудой подернут.
— Чего расселась? Неси красно чистое да брагу! — приказал.
Тетка мигом за занавесь вылетела, звонко по половицам шлёпая, а Купала сел на лавку, прислонил к себе тело девичье, дичась, осторожничая — больно хрупка, косточки пересчитать можно, и все ранки рассматривал, чудилось, в нутрях раны что-то блёскнуло. Пригляделся — и вправду что-то есть, на железку схожее, глубоко, да в обеих ранках. `Разве ж ладно девку так-то? Это ж каким скверником сотворёно?! Ужель богов не страшились, женщину забижая? Тьфу, вереды бесстыжие! Вот и Халена! Как же! Допустили б боги такое будь и вправду Халена? Навряд`.
Дрогнула занавеска — Устинья вернулась, что просил, принесла. Лицо белое, словно в муку по дороге ткнулась.
— Как же это?… — Уймись! — цыкнул и нож свой в балакирь окунул. Подержал да в рану — чужое злобство убирать, а не идёт, словно вросла железка. Пришлось выковыривать, как ни жалел белицу. Руда хлынула шибко, но рана чужое отдала. Вытащил Купала чудную вещицу, блескучую, тонюсенькую, с шипами еле видными, железка — не железка, острие — не острие, и давай вторую ранку чистить. Устинья только руду утирать успевала. Девица застонала, забилась было, да осела вновь безвольной куклой.
