— Та, просто я не тот. Быстро понял — не смогу.
— Другую ищи! На меня посмотри?
И смолк. Посмотрели друг на друга и поняли, что и тот и другой одним искалечены. И одна мечта была. И воспоминания.
— А ведь и ты, Саня забыть ее не можешь, — протянул Николай.
Дроздов нервно выщипнул из пачки Санина папиросу, закурил:
— Ну и не могу, — желваками на лице заиграл. — Но смогу! Пытаться нужно.
Николай грустно улыбнулся:
— Пытайся.
— И ты.
— Нет. Сегодня все понял. Не могу да и не хочу. Думал, притупилось, а оно живое. Днем вспоминается, дела есть, а вот ночью… Сниться, что рядом она, живая, теплая, улыбается во сне, сопит на плече… А просыпаешься и нет Леночки. И так… — кулак сжал. — Лежишь и думаешь: на черта проснулся?
— Правильно ты клин клином решил, Коль.
— А нет клина, Сань, — руками развел, усмехнулся горько. — Неет!
Выпить бы сейчас, — подумалось и, Дроздов словно услышал. Посидел хмарый и в коридор. Вернулся с бутылкой. Чай из кружек выплеснул, водки налил. Выпили, сухариками заели и молчат.
— Ты меня даже не спрашивал, как она в отряде была.
— Не хочу, — зубами скрипнул Николай и еще водки разлил. — Шрамы на теле видел. Мне хватило.
В кухню Валя зашла. Водку увидела и возмутилась:
— Это еще, что такое?!
— Тихо, Валюха, — поморщился Николай.
Саша в третью кружку плеснул, попросил так, что и не откажешь.
— Выпей с нами, помяни погибших.
Девушка притихла. Вроде гнать надо с пьянкой, а само желание пропало. Лица у мужчин не те, чтобы кричать и ругаться, скорбь на них и взгляды трезвые, тоскливые.
— Видишь как Валюха, — поднял кружку Дроздов. — Влетели мы с твоим братом, не думая ни гадая не в одно купе тем летом проклятым — в один омут глаз, — и усмехнулся горько. — Вот жизнь-то, а? Ехали четверо — два гордых донельзя своими лычками лейтенанта и две малышки — комсомолочки, умишко с зернышко, смешные принципы. Ехали, ехали, а на конечную только эти два придурка лейтенанта и приехало.
Выпил, как точку поставил.
— Лучше б наоборот, — тихо заметил Николай и выпил следом.
Валя сидела притихшая. На мужчин смотрела, грея спиртное в кружке и жалко ей было до одури и Колючку и друга его разухабистого. Даже мысли не допускала, что настолько глубоко оба ранены.
— А я женюсь, — заявил вдруг Дроздов, как широкий жест сделал — с гордостью, с уверенностью. Только слышалось под бравадой — "всему назло". Может и правильно?
Николай кивнул:
— Дай Бог.
— И ты женишься, — разозлился, словно понял, что друг сокровенное счел.
