Однако именно сегодня новоиспечённому начальнику управления Совета национальной стабильности необходимы были трезвые мозги. Мысли с токами крови, разогретой выпивкой, требовательно стучали в висках. Услышанное не укладывалось в рамки привычного, и оттого внутри всё сжималось, рождало азарт и сладкое предчувствие нового, неизвестного, требующего от Малюты полной самоотдачи, работы до изнеможения. Кто хоть однажды по-настоящему любил, тому известно это магическое чувство полного саморастворения и усталости, которые вызывает неописуемый прилив новых сил и жажду дальнейшей деятельности, сравнимую разве что с вдохновением художника.
«Ты опять поплыл, нимб над головой у отпетого грешника причудился, ты бы ещё Апостола Павла с сигаретой в зубах и в генеральском мундире нагрезил, благодари Бога, что твоих мыслей жена не слышит».
Он на минуту представил скептически улыбающееся лицо Екатерины, её насмешливые огромные глаза, в которых когда-то с первого раза увяз, да так и остался там на всю жизнь. Жили они с женой, если смотреть со стороны, хорошо, вызывая стабильную зависть окружающих, правда, раз в несколько лет, случалось, крепко ругались и порывались во что бы ни стало развестись, но потом всё как-то само собой устаканивалось, возвращалось на круги своя, обретая знакомые контуры милой привычной жизни.
Как и у каждой семьи, у Скурашей были свои годами длящиеся споры и предметы вечных, как сегодня модно говорить, разборок. Одной из таких «продлёнок» был фундаментальный вопрос о личной преданности, даже, скорее, фатальной привязанности мужа к своим начальникам.
Малюта был уверен, что без этого граничащего с фанатизмом чувства не может быть настоящей работы, настоящего большого дела. Катя же, видя его мучения после каждого разочарования в очередном кумире, которого он с таким трудом годами создавал себе, повинуясь обычному женскому эгоизму, вместо сочувствия неделями пилила его за напрасную трату нервов и сил, а главное — за недонесённые в дом деньги.
Поспорить с женой, пусть даже мысленно, Скурашу не дали.
— Малюта Максимович, — заставив вздрогнуть, прервал его размышления беззвучно, как привидение, проскользнувший в комнату руководитель секретариата Совнацстаба Лаврентий Михайлович Обрушко, — давно сидите?
В этом нехитром, казалось бы, вопросе для опытного уха чиновника угадывался целый рой отголосков старых интрижек, ревности, естественного страха быть обойдённым, оболганным и, конечно же, непрекращающейся борьбы за доступ к телу начальника.
