Тень гоблина - Валерий Николаевич Казаков

Все персонажи и события, описанные в романе, вымышлены, а совпадения имен и фамилий случайны и являются плодом фантазии автора.

Слова живут дольше людей. Вроде, бестелесный звук. Тьфу! Пустое сотрясение воздуха, а гляди ты − годы, века, тысячелетия прошелестели над скорбным шаром нашей планеты, миллионы нам подобных погрузились в бездны земли, проросли травой и деревами, сгодившимися для питания и строительства жилищ иных поколений, а слово, это дрожащее марево в нашей гортани, продолжает своё бессмертное существование.

Однако, оставим рассуждения о мистике происхождения слова высоколобым учёным, отгородившимся от нас холмами книжной пыли и что-то фанатично бормочущим в съедающем жизнь полумраке своих кабинетов. Вернёмся в привычную реальность большого и понятного нам города.

За широкими окнами, занимающими всю стену, беззвучно плыли аккуратно выкрашенные зелёной краской крыши. Несмотря на свою армейскую одинаковость, крыши были разномастными, с индивидуальными изломами и какими-то особыми выкрутасами. Так теперь уже не строят, разве что на новых дачах, облепивших в последнее время Москву, как присоски гигантских щупальцев. Крыши, словно изумрудные волны окаменевшего водоёма, застыли причудливыми горбами, изломами впадин, за которыми изредка, как незагоревшая полоска тела, вожделенно блеснёт на солнце белая штукатурка стены. Крыши этих дышащих властью зданий, не натыкаясь друг на друга, уже несколько веков не меняют своих привычных очертаний и в молчаливой покорности обрываются у самых Кремлёвских стен.

Крыши Старой площади до шестидесятых годов толком никто и не разглядывал, разве что с редких колоколен чудом уцелевших храмов, чекист с оловянными глазами по-хозяйски строго бросит прилипчивый взгляд на подотчётное ему надчердачное пространство или раззява-птица, по непростительной глупости, одинокой тенью скользнёт над мёртвым морем таинственного квартала третьего Рима.

Всё своё великолепие крыши явили не лишённому чувственности чиновничеству, после спорного, если не сказать скандального, строительства серой от стекла и бетона высотки шестого подъезда, вход в которую располагается со стороны Ильинки.

Человека, впервые подошедшего к окну последнего этажа этого безликого достижения архитектуры и с высоты птичьего полета глянувшего на чудо преддверия Кремля, охватывал ни с чем не сравнимый мистический трепет. За доли секунды, как перед смертью или вратами Рая, перед его внутренним взором пролетала жизнь. Мельчайшие пылинки её образов, знаковые события выстраивались в чёткий, упорядоченный ряд и представляли собой уже некое подобие лестницы, спиралью тянувшейся из беспробудного мрака общенародного небытия в ослепляющую голубизну державного света персональной власти. Ощущение небожительства, данное ещё при жизни, переполняло человеческое естество, рождало внутри некую ни с чем не сравнимую гордость за личную причастность к чему-то невидимому, всесильному и непостижимо страшному.