Кто же мог сыграть роль Люсаны, если не миловидный, похожий на девочку, Таша? Но согласится ли Таша после отказа Сосруко играть роль женщины? Однако, к общему удивлению и радости, Таша согласился, но при соблюдении трех условий: как только в интернате появятся девочки, он уступит одной из них свою роль; если уж надевать парик, то вместо обычных трех волосинок у него должны быть две самые черные, самые красивые, до самых пят косы; и, наконец, Лю не должен говорить ему:
«Ты — моя жизнь, я вижу горы твоими глазами, я слышу пение птиц твоими ушами», — потому что как только Лю начинал это говорить, Таша охватывал неудержимый смех.
Все условия Таша были приняты. Больше того, Лю сказал, что если будут ставить спектакль в Шхальмивоко, то роль Люсаны, наверно, согласится исполнять Тина или даже младшая сестра Сарымы Рум, обучающаяся сейчас в Москве на артистку.
Жансоху поручили роль муллы, и он оказался великолепным комическим актером. Когда он доставал из кармана свой словарь иностранных слов, заменяющий ему Коран, и начинал выдумывать молитвы, все надрывались от хохота. А сам Жансох даже не улыбнется.
Роль старухи матери пришлось взять на себя Казгирею.
Самая трудная и самая благородная роль старика песнотворца досталась таким образом Сосруко.
Ученики, не участвующие в пьесе, и с ними Матрена целыми часами толпились в дверях, восторженно наблюдая, как Жансох изображает муллу, а Казгирей — старуху.
Так шли дни между учебой и развлечениями. На вечерней репетиции как всегда в дверях стояла толпа зевак, охала и ахала; прыскала в кулак Матрена. К концу репетиции пришло даже несколько любителей из аула. Это воодушевляло и подбадривало актеров.
Кто-то верхом въехал во двор. Послышались голоса:
— Смотрите-ка, Казмай приехал.
— Валлаги, это Казмай! — воскликнул Аркашка, выглянув в окно. — Слышишь, Таша, Казмай приехал.
Все бросились к окнам.
К Казгирею наезжало много людей, хотя это и не всегда было ему удобно. Молодые учителя являлись со всех концов Кабарды за советом, с просьбой включить их в семинары и конференции по переподготовке. Иные люди приезжали просто затем, чтобы побеседовать с умным человеком, известным своей отзывчивостью, другие — по старой привычке искали у него справедливости и защиты от какой-либо обиды. Заглядывали и такие люди, как, например, арабист Доти Дауров, не скрывающий своей ненависти к Иналу, который платил ему тем же.
Чуть ли не ежедневно на дворе школы стояли под седлом чужие кони. Казгирей понимал, что паломничество это не может нравиться Иналу, и он, как мог, уклонялся от встреч, но часто был не в силах отказать старым своим соратникам, когда-то единомышленникам, уважаемым людям.
