— Ты что же прялку-то уродуешь, негодница? — не стерпела Феня.
— И грязные шестерни на серванте…
— Папка велел. Электромотор ему надо.
— Ага, мотор! А ты клеенку зачем портишь, аспид. Оголил стол и рисует. Давай мою клеенку счас же! — И, нагнувшись, потянула за угол свое сокровище, но тут же получила по руке линейкой и отшатнулась.
— Не мешай, — предупредил Сеня. — И освободите помещенье. Обе.
Сказано было с такой властной повелительностью, что они послушно вышли в тихонько прикрыли дверь.
— А ты говоришь, сколько можно, — всхлипнула от обиды Феня.
— Двадцать лет вот терплю, весь дом, обстановка вся в мазуте. Каждый день мой, бели, крась — чистоты не увидишь.
— Но ведь так невозможно дальше, надо что-то делать.
— А что сделаешь, если он на железках помешан? Запретишь? Его отец бил смертным боем, запугал по гроб жизни, а все одно не отвадил. Сама же видишь. Если «нашло», никаких резонов не признает и никого не боится.
— Два-адцать лет… — Вера Анатольевна поджала полные, слегка вывернутые губы, сочувственно покачала головой. — Вы героическая женщина, Феня.
— Станешь и геройской, куда денешься, если припечет.
— Но вы могли бы разойтись. Сейчас все-таки семидесятый год двадцатого века.
— Да ты что! А его куда? Он же как дите малое, пропадет без меня.
— Но почему вы должны страдать, до времени стариться?
— Я — страдать? — Феня рассердилась от ее сочувствия и упоминания о старости.
— Да ты что, откуда взяла?! Это ты страдаешь об своем Межове, а мой Сеня при мне.
— Ну знаете! Я не намерена выслушивать ваши домыслы на свой счет и не позволю…
— А что я сказала-то, господи? Правду сказала. Сеня весь совхоз своей техникой обиходовал, золотые руки, не пьет, не курит, получку всегда до копеечки мне…
— Я о другом, как вы не понимаете!
— И в другом хороший. — Феня заалела, поправила ладонью седеюшие волосы. — И в другом ни одному мужику не уступит, да только никого, окромя меня, он не знал и знать не хочет.
Вера Анатольевна стала пунцовой.
— Извините, но я не могу в таком тоне… — И застучала беспятыми модными колодками к порогу. Уже отворив дверь, приказала: — Пусть завтра же берет очередной отпуск или пишет заявление об уходе.
— Батюшки, вот напугала!
Дверь гневно захлопнулась, и довольная собой Феня торжествующе метнулась к окошку — Вера Анатольевна, опустив голову, всхлипывая, торопливо бежала к калитке.
Надо же — плачет! В Хмелевке никто не видел ее плачущей. Говорят, ничем не проймешь, палкой слезу не выбьешь, а тут потекла. Чем же я ее разобидела? Вроде ничего такого не говорила. Дурачила малость, конечно, да ведь и она не больно правая: принесла жалобу жене на мужа! Кто так делает? Муж и жена — одна сатана.
