Судить Адама! - Анатолий Николаевич Жуков

Парфенька Шатунов ждал такой удачи шестьдесят с лишним лет [1]. И хоть верно говорят о краткости человеческой жизни, но шестьдесят с хвостиком – это подлиннее навозного и даже дождевого червя, которых Парфенька наживлял на крючки своих самодельных удочек. Наживлял и ждал сказочной поклевки. А когда долго ждешь, чего только не придет в твою праздную рыболовную голову.

В чудо верят двое – удачливый и неудачник. А также все межеумочные, постепенные люди. Парфенька считался удачливым рыболовом на Средней Волге, и жажда сверхъестественного явилась к нему не компенсацией неудач, а развилась именно потому, что он был удачлив, и развилась постепенно, с годами, из понятного желания рыболовного лидера быть на высоте и соответствовать постоянно растущим требованиям современности. Короче, Парфенька намечал определенный пик рыболовной удачи, растил в себе профессиональный идеал, представление о котором с годами вышло за грани реального.

В принципе идеал недостижим, но вовсе не потому, что его нет и не было в действительности, что он только отражает заветные чаяния людей или отдельно взятого человека, но главным образом потому, что идеал все время меняется вместе с человеком (и человечеством), уточняется, становится шире, отодвигается, углубляется и так далее. Это элементарно. Точно так же менялись и представления Парфеньки Шатунова о его рыболовном чуде.

В детстве, лет с пяти-шести, он добывал несколько окуньков или плотвичек, а мечтал об улове взрослого рыбака. Подростком он достиг своей мечты, но тянулся уже не за количеством пойманной рыбы, а за ее качеством и величиной добытых экземпляров, почитал искусство, с каким эти экземпляры добыты.

Например, клюнул здоровенный окунь-горбач. Но разве такой клюет – такой хватает наживку, как волк ягненка, пробочный поплавок, булькнув, исчезает на твоих глазах, ухает вдогонку испуганное сердце: оборвет, стервец, леску! И вот исхитряешься удержать его, изматываешь, подтягиваешь, отпускаешь, опять подтягиваешь, выводишь… А потом шествуешь с ним серединой главной улицы, несешь его, разбойника, на кукане, а встречные хмелевцы ахают, качают хозяйственными головами и вздыхают.

Или взял судачок. Соблазнился, глупый, розовым червяком, его манящими танцевальными извивами. И опять ореховое удилище дрожит в напряженной руке – судак не деликатничает, вгоняет тебя в пот и озноб своими рывками, не на тросе ведь держится, не на лодочной цепи или пароходной чалке. Но в том-то и искусство, умение твое, что невидимая та жилка, которая лопнет на берегу как прелая нитка, в воде удержит резвого судака, и ты добудешь его, искусно гася тяжесть и силу рывков сопротивлением гибкого удилища, чуткой руки и не очень надежной лески.