За оврагом над степью быстро двигалось тёмное облако, из него до самой земли пророс пыльный столб, который шумно вращался, вздымая вверх клочья травы и тучи пыли. Смерч стремительно приближался, его мощный рёв заглушил все остальные звуки – и Сильной Лапе стало страшно. Со всех сторон поднялся ветер, помчал новую пыль навстречу столбу и будто подталкивал львицу тоже туда, через овраг – и в воронку, а потом, как пылинку, дальше, в чёрное облако. Она побежала, понеслась прыжками прочь, встречный ветер свистел в ушах, засыпал глаза землёй и пытался сбить с ног. Будто жуткий сон приснился. Но львица уже не спала. Проснулась. И где-то сзади смерч вдруг повернул – и быстро всё стихло, ветер улёгся, как не было. Снова светило солнце, вокруг пахло никчемной пожухлой травой, а впереди, заметив львицу, свернулся клубком дикобраз.
Она подошла к колючке, осторожно обнюхала, стараясь не приближаться к его острым иглам; дикобраз не шевелился – и львиная лапа вдруг попыталась поддеть его снизу, чтобы перевернуть, но резко отдёрнулась, потому что в ней уже торчало несколько длинных игл.
Львица негодующе фыркнула и поплелась на трёх лапах прочь. Немного отойдя, улеглась на землю и стала выдёргивать иглы зубами. Сделать это было непросто. Хрупкие иглы легко ломались, но их зазубренные концы по-прежнему оставались в лапе, не желая выходить вон. Пораненная лапа неприятно зудела.
Львица решила передохнуть. Наступал вечер, низкое небо впереди окрасилось соком рябины – львица смотрела туда, не мигая, будто чего-то ждала, будто было там что-то ей нужное – и, наконец, дождалась.
Львиный рык катился так быстро, как давешний смерч. Казалось, можно даже видеть, как никнет трава на пути, как вздымается в испуге пыль. Мощно ревел Рыжегривый, как надо, по-настоящему. Лучше Одноглазого. По-настоящему. Истый хозяин степи, тот, кто призван нести львиную долю вместе со львицами. Львиное семя. Рёв достиг Сильной Лапы, прошёл сквозь неё – и что-то там задрожало внутри, затрепетало, огромное сердце забилось быстрей, закрученный хвост сам собой подскочил, а под хвостом защемило. Львица вдруг встала и быстро пошла. Даже про иглы забыла. Несколько раз наступила на пораненную лапу, опомнилась. Опять улеглась. Стала зубами выдёргивать острия игл.
На этот раз всё получалось. Невзирая на боль, она выдёргивала остатки иголок с кусочками собственной плоти, и ничто не могло её остановить. А там, на закате, опять ревел лев, рёв катился над степью, достигал львицы, хлестал по ушам, по хвосту, по всему телу – и львица пошла. На всех четырёх лапах пошла, хотя из одной сочилась по капелькам кровь.
