Элиза Макк на этот раз долго зажилась на фабрике. Она уехала из обширного Розенгарда и жила здесь исключительно для того, чтобы помогать своему отцу; раньше она никогда не живала здесь, если только могла этого избегнуть.
С годами Элиза Макк становилась всё прекраснее и прекраснее; у неё были белые, жёлтые и красные платья, и её стали величать фрёкен, хотя её отец был не пастор и не доктор. Она была солнцем и звездой в сравнении со всеми другими. Она пошла на станцию отправить несколько телеграмм. Роландсен их принял. Он сказал лишь самое необходимое и не сделал никакой оплошности, не поздоровался с ней как со знакомой и не спросил, как она поживает. Он не сделал никакой оплошности.
— Здесь два раза сряду написано «страусовые перья». Я не знаю, что это нарочно?
— Два раза? — сказала она. — Дайте посмотреть. Ах, Боже мой, вы правы. Будьте добры передать мне перо.
Пока она снимала перчатку и писала, она продолжала говорить:
— Это телеграмма в город к одному купцу. Он стал бы смеяться надо мной. Ну, теперь хорошо?
— Да, теперь так.
— А вы всё здесь, по-прежнему, — сказала она, не вставая со стула. — Каждый год я нахожу вас тут.
Роландсен отлично знал, что он делает, не прося перевода на большую станцию. Что-нибудь да удерживало его здесь из года в год.
— Надо же где-нибудь быть, — отвечал он.
— Вы бы могли переехать в Розенгард. Там вид несколько лучше?
Но может быть, она пожалела о сказанных ею словах, потому что слабая краска разлилась по её лицу.
— Меня бы не перевели на такую большую станцию.
— Да, вы ещё для этого слишком молоды.
Он улыбнулся слабой и жалкой улыбкой:
— Во всяком случае с вашей стороны очень любезно думать, что причина лежит в этом.
— Если вы переберётесь к нам, то увидите, что у нас народу побольше. По соседству живёт доктор с семейством, потом торговец книгами и приказчики из лавок. А, кроме того, постоянно приезжают какие-нибудь необыкновенные моряки или вообще кто-нибудь.
«Намёк на капитана Хенриксена с берегового парохода», — подумал Роландсен.
Почему она была с ним так любезна? Разве Роландсен переменился со вчерашнего дня? Он очень хорошо знал, что его нелепая влюблённость была совершенно безнадёжна, это было вполне ясно. На прощание она протянула ему руку, не надевая перчатки. Когда она сходила вниз по лестнице, то шёлк так и шуршал. А Роландсен, мрачный и сгорбленный, уселся за стул и принялся за телеграммы. В его душе поднимались тысячи удивительных ощущений, его пронизала теплота атласной руки. В сущности, если серьёзно подумать, его дела были уже не так плохи. Если бы он ухитрится получить где-нибудь триста талеров, то его изобретения дали бы ему большие деньги. Он был обанкротившимся миллионером. Но в один прекрасный день он найдёт какой-нибудь выход.
