Длинный Роландсен пошёл им навстречу; во рту у него была длинная соломинка, а в петлицу он воткнул ветку вербы. Когда они поравнялись, мужчины поклонились, а дамы кивнули головой.
— Как вам жарко, — сказал Фридрих. — Где вы были?
Роландсен отвечал ему через плечо:
— Это весна; я иду ей навстречу.
Никакой болтовни, лишь одна ясная определённость. Как медленно, равнодушно и непоколебимо прошёл он мимо них; он даже осмелился взглянуть на Элизу Макк сверху вниз. Но лишь только они скрылись из вида, как всё его величие пропало, он сделался расстроенным и удручённым. Ольга не играла тут никакой роли. Как только он вспомнил о ней, он вытащил из кармана булавку, разломал её на кусочки и бросил.
Но с ними была Элиза, дочь Макка, высокая и смуглая; когда она улыбалась, слегка виднелись её белые зубы. Её послал сюда сам Бог. Она не сказала ни одного слова и, может быть, уже завтра уедет домой. Гибли все его надежды.
Прекрасно.
Но дома, на станции, его ждала йомфру ван Лоос. Он уже сказал ей однажды что-то, что прошло, прошло и лучше бы ей уехать. А йомфру ван Лоос отвечала, что не заставит себя дважды повторять это: прощай. А теперь она опять была тут и ждала его.
— Вот тебе обещанный мной кисет для табаку, — сказала она. — Если ты не пренебрежёшь им.
Он его не взял и ответил:
— Кисет для табаку? Мне не нужно таких кисетов.
— Вот как, — произнесла она и отдёрнула свою руку.
Но он принудил себя ещё прибавить:
— Не может быть, чтобы вы обещали его мне. Подумайте-ка хорошенько. Не пастору ли? Женатому человеку.
Она не поняла, каких усилий стоила ему эта маленькая шутка, и не могла удержаться, чтобы не сказать:
— Я видела дам, шедших по дороге. Вероятно, ты за ними и гонялся?
— А вам не всё ли равно?
— Овэ!
— Почему вы не уезжаете? Вы видите, что из этого ничего не выйдет.
— Всё было бы очень хорошо, если бы ты не был таким сокровищем, которое гоняется за каждой женщиной.
— Вы хотите меня окончательно свести с ума? — воскликнул он. — Прощайте!
Йомфру ван Лоос крикнула ему вслед:
— Да, уж хорош ты, нечего сказать! Я постоянно слышу о тебе всякие плохие вещи!
Ну, был ли какой-нибудь смысл в этой преувеличенной строгости? Не лучше ли было бы, если бы бедная душа чувствовала истинную скорбь любви? Одним словом, Роландсен пошёл в контору, взялся за аппарат и телеграфировал своему товарищу на станции Розенгард, чтобы он прислал ему с первой оказией полбочонка коньяку. Потому что во всей этой бесконечной истории не было никакого смысла.
