Макк отвечает:
— Я вовсе не имею такой большой власти. Я даже не в состоянии отыскать вора, обокравшего меня.
— Какая это возмутительная история, — восклицает пастор. — Вы обещаете вору громаднейшее вознаграждение, целое состояние, а он всё-таки не признаётся.
Макк качает головой.
— Вообще, это чёрная неблагодарность обворовать именно вас, — говорит пасторша.
Макк обрадовался:
— Вот и вы это говорите фру. Да, я этого не ожидал. Нет, совершенно не ожидал. Я не знал, что у меня с народом подобные отношения.
Пастор заметил:
— Так ведь вас потому и обворовали, что знают, где поживиться. Вор знал куда идти.
Этим замечанием пастор очень наивно высказал самое справедливое предположение. Макку опять стало легче на душе. Если смотреть на дело с точки зрения пастора, то обида была вовсе уж не так велика.
— Но народ болтает всякий вздор об этой истории; всё это мне вредит и меня огорчает. В настоящее время здесь столько посторонних, они меня не щадят. И моя дочь Элиза тоже очень близко принимает это к сердцу. Впрочем, — сказал Макк, поднимаясь со своего места, — это не более как инцидент. Итак, повторяю ещё раз: если пастору понадобится помощь для кого-нибудь из нашего села, пожалуйста, вспомните обо мне.
Макк ушёл. Пастор произвёл на него самое лучшее впечатление, и он решил поддерживать его репутацию в народе. Это ему не повредит. А впрочем?.. Неизвестно, как далеко зашли сплетни? Вчера к нему пришёл его сын Фридрих и сказал, что пьяный рыбак крикнул ему с лодки:
— Ну что, ты уж признался и получил вознаграждение?
Дни стали тёплыми. Пойманную сельдь нельзя было вынимать из сетей, потому что она могла испортиться, и сети можно было опоражнивать лишь в дождливую погоду или в прохладные ночи. Рыба больше не ловилась в это время года, и рыбаки стали разъезжаться. К тому же начинались крестьянские работы, и все крестьяне должны были быть дома. Ночи были совершенно светлые и солнечные. Погода была точно создана для того, чтобы гулять и мечтать. Вся молодёжь ходила ночью по дорогам, все пели и размахивали в воздухе вербами. С больших и маленьких островов раздавались крики птиц, кайр, морских сорок, чаек и гагар. Тюлень выставлял из воды свою лоснящуюся голову и опять нырял в своё царство. Овэ Роландсен тоже мечтал, по-своему. Иногда по ночам в его комнате раздавались песни и игра на гитаре, это было даже больше того, чего можно ждать от человека его лет. Но он играл и пел далеко не от одного восторженного состояния духа, напротив он пытался этим рассеять свои тяжёлые мысли. Роландсен находится в очень неприятном положении, и он прилагает все старания, чтобы изобрести какой-нибудь выход из него. Йомфру ван Лоос, конечно, вернулась; она не хотела портить любовь разладом и стояла за помолвку. С другой стороны, Овэ Роландсен тоже ведь не Бог, он не мог совладать со своим сердцем, которое весной начинало бушевать. Очень было трудно иметь дело с такой возлюбленной, которая не понимает ясного намёка. Роландсен опять пошёл к дому кистера; перед дверью сидела Ольга.
