Еще там будет легкое паренье,
прозрачное, как слезы удивленья.
Не лихорадка мучившей болезни,
не отзвук долгой недопетой песни,
а нежное плывущее паренье.
Брось перечисленья! —
себе шепчу. Оставь перечисленья!
Кому нужны обглоданные кости?
Ведь если напишу стихотворенье,
в нем будет это нежное паренье,
а сквозь паренье, или даже пенье,
сквозь влажное сквозное удивленье —
все тот же узкий деревянный мостик…
За темным окном – шевеленье травы,
сумятица, лепет,
еще не случившейся первой любви
бессмысленный трепет.
Не надо к окну наклоняться, не на…
Но кто же удержит?
За темным окном шевелится трава,
и молния режет.
Уроки ботаники, запахи трав,
картина в музее.
Ты вечно в полете, я вечно не прав,
как дождиком сеет.
Но это не важно: сегодня, вчера?
В Китае, в России?
Накатываются вечера,
каких не просили.
Уснешь на траве, а проснешься – уже
повсюду покосы.
Опенок прилепится. Тонкая жердь.
То ль дождик. То ль росы.
Так странно, так сладостно, будто умру,
упав среди степи,
не слыша осины на тихом юру
бессмысленный трепет.
Как сполохи что-то играет в душе,
как сполохи в небе.
Ты Анна на шее, ты Анна на ше…
Ты масло на хлебе.
Ты отзвук, которого нет. Не лови,
забудь этот лепет,
уже не случившейся первой любви
бессмысленный трепет.
Сед, как зимние метели,
говорлив, как старый кран,
был он пьян семь дней в неделю,
и еще немного пьян.
Ночь, луна, глухие парки,
пара кисточек и тушь —
все смешалось, как подарки
добрых душ.
А потом глухие ночи,
когда ноет голова,
и сбываются пророчеств
сумасшедшие слова.
И распавшиеся кольца,
кольца,
кольца
по воде…
Кто наклонится, напьется,
посочувствует беде?
И расходятся китайцы,
вслух дивясь: «При чем тут мы?»
Утонул,
поймать пытаясь
отражение Луны.
Несебыр. Печаль
Когда в Несебыре печаль,
тускнеет даже черепица,
и женщины скрывают лица
в печаль, как в шелковую шаль.
И возле каменных ворот,
не пряча горестной печали,
толпятся траурные шали,
молчит в молчании народ.
И я тоской их опечален
и мне невыразимо жаль,
что с городом печальных чаек
соединила нас печаль,
а дребезжание сверчка
плывет из голубых растений,
как опечаленное пенье
черноволосого дьячка.
Прости, я знаю, все уйдет,
и с солнечного тротуара
мы спустимся, как в темный грот,
в печаль запущенного бара.
Несебыр горестен и мил,
его мельчайшие печали
меня печалят, как печали
печалили бы целый мир.
