С юга аэродром огибала большая грунтовая дорога, связывающая наш тыл с фронтом. Ежедневно на рассвете появлялся немецкий разведчик, наблюдавший за движением наших войск. Это был самолет итальянской марки «макки», похожий на советский самолет «чайка». Когда «макки» первый раз вынырнул из облаков, никто не обратил на него внимания, считая своим. Нескольким солдатам это стоило жизни. За «макки» стали следить. Наши летчики настойчиво охотились за ним, но он никогда не вступал в бой. При появлении советских самолетов он скрывался.
Вот и сейчас «макки» выпал из мутно-голубых облаков и, описывая круги, стал летать недалеко от аэродрома. На хвосте самолета четко выделялся черный пиковый туз.
— «Макки» охраняет подходы к нашему аэродрому, — шутливо проговорил Пряхин. — А наши появятся, и он, как заяц, в кусты.
— Да, повадка труса, — соглашались летчики, — но нахален, стервец.
В стороне, подпрыгивая на выбоинах, ехала легковая машина. К ней от своего самолета быстро шел Банников.
— Ты куда, Борис? — окликнул его Пряхин.
— В Изюм, за Колосковым. Госпиталь в тыл эвакуируется, и подполковник боится, как бы не потерялся Колосков.
— Ну, ну, двигай. И Яше привет передавай. Жаль, Назарова нет, с тобой бы попросился…
Изюмский госпиталь был уже на колесах. Молоденькая сестрица ввела Банникова в большой автобус. Внутри по боковым стенам висели кровати, в которых лежали тяжелораненые. Банников окинул их быстрым взглядом. В углу лежал Колосков.
— Приехал! — обрадовался Яков. — А меня профессор после пустяковой операции лежать заставил. — Колосков поспешно надел сапоги.
— Пойду попрощаюсь с Лидой, она здесь лежит.
Яков осторожно подошел к кровати.
— Лида, уезжаю в часть, — обращаясь к девушке, проговорил он.
Лида с трудом улыбнулась.
— Спасибо, что не забыл… — ее большие впалые глаза смотрели печально.
— Успокойся, все будет хорошо. Поправишься — и опять к нам.
— Я к сестре поеду, она живет в станице Белокаменской, — чуть слышно ответила Лида.
На обратном пути летчики говорили о Лиде, о родных и близких.
— Никак не дают мне покоя мысли о маме и сестре, — говорил Банников. — Трудно им. Обе они по характеру вспыльчивые, непокорные. Терпеть не станут.
— А ты, видно, в отца, спокойный, уравновешенный, — заметил Колосков.
— Я… У меня судьба другая, Яша. Я ведь был беспризорником. Как-то в 1926 году в Харькове сидел на тротуаре и завязывал бечевкой развалившиеся ботинки. Вижу, подходит какая-то женщина.
— Что, мальчик, починкой занялся? — спросила.
