Унимаю шаги. Как рысь, бесшумно крадусь к костру. Хочу врасплох застать незнакомца. Вот уж близко. Всматриваюсь и приятно поражаюсь: передо мною, как в сказке, вырастает маленькая избушка-зимовье, старенькая, низкая, вросшая в землю и сильно покосившаяся к косогору. В узеньком окошке -- свет.
Я с трудом раскрыл дверь, постучался.
-- Заходи, чего мерзнешь, -- ответил женский голос, -- я тебя жду.
-- Меня? -- удивился я, пролезая в узкую дверь.
-- Ну да. Только что Пашка ушел.
-- Куда?
-- Искать тебя. Костры на лыжне разводит, боится, что у тебя спичек нет, замерзнешь.
-- Выходит, я его следом шел?
-- Так, наверно.
"Вот ты какой, Пашка, ни пурги, ни ночи не побоялся..." -- удивился я.
Керосиновая лампа освещала внутренность избушки. Слева стоял стол, заставленный посудой, возле него -- две сосновые чурки вместо табуреток. У порога лежала убитая рысь, прикрытая полой суконной однорядки (* Однорядка -суконная верхняя мужская одежда без воротника). Там же было и несколько свежих беличьих тушек. На бревенчатой стенке висели капканы, ремни, ружья, веники и связки пушнины. В углу, на оленьих шкурах, под ватным одеялом лежала женщина с ребенком.
-- Однако, замерз? Клади в печку дров, грейся! -- сказала она спокойно, будто мое появление не вызвало у нее любопытства.
Это была эвенка лет тридцати пяти, с плоским, скуластым и дочерна смуглым лицом.
-- Вы одна не боитесь в тайге? -- заговорил я, немного отогревшись.
-- Привычные. Охотой живем... Ты раньше, видно, тайга не ходил? -- вдруг спросила она, пронизывая меня взглядом.
-- Ходил, а вот видишь -- заблудился. Хорошо, что вышел на дорогу и увидел огонек.
-- А то бы мог замерзнуть. В кастрюле бери чай. Сахар и чашка на столе, -- сказала она, отвернувшись к ребенку, но вдруг приподнялась: -- Еще кто-то идет!
До слуха донесся скрип лыж. Дверь открылась и снаружи просунулась заиндевевшая голова Гурьяныча. Вот уж обрадовал он меня своим появлением! Старик беспокойно оглядел помещение, широко улыбнулся и втиснулся всей своей мощной фигурой в зимовье, наполнив его свежим сосновым воздухом.
Бросив у входа на пол рукавицы, старик протер запорошенные снегом глаза, расчесал пятерней заиндевевшую бороду.
-- Слава богу! -- сказал он с явным облегчением. -- Чего только не передумал! Давно пришли?
-- Только что, Пашкиным следом.
-- Он уж был тут? -- удивился старик.
-- Был и ушел.
-- Эко отмахал каку даль! Здравствуй, Марфа. Ты чего это чужих стала впускать к себе? -- уже повеселев, обратился он к хозяйке.
