И я чувствую, что где-то рядом находится огромное зло. А потом я вижу мертвую тушу. Снижаюсь, смотрю – а это единорог. А на ветвях деревьев сидят откормленные черные вороны.
Юлька вздрогнула.
– Обратись к лекарю, – сказал папа. – Ах, черт, у нас даже на это нет времени!
– Ты не понял, да? – Редкозуб помолчал. Его бледное лицо со впалыми щеками было мертвенно спокойным. – Я проверил, Саша. Я сходил туда сам и проверил. Сигнализация сработала. Там кто-то побывал. А один из моих – Тринадцатый, он отвечает за Зверинец – ничего мне не сообщил. Это самое страшное, Саша, а отнюдь не твои бароны! Я ничего не знал – хотя всегда знаю все, что знают они.
Папа молчал.
– А потом я подошел к вольеру с единорогом, – сказал чародей. – Тебе интересно, Саша? Он увидел меня и начал кричать. Он, знаешь ли, отвратительно кричит.
– Знаю.
– Теперь решай.
– Что решать? Ты же ничего не сказал по существу. – папа оскалился. – Это все, что ты хотел сказать?
– Все, – Редкозуб встал. – Только помни, единороги – не ослы, они просто так не кричат.
– Да мне наплевать, почему кричал этот твой… этот козел!
– Это не козел, – сказал Редкозуб. – Это единорог.
Ещё мгновение – и, казалось, папа ударит чародея.
– Иди, Андрей, и займись делом, – сказал он сквозь зубы.
– Пап, – закричала Юлька, вбегая в комнату. – Фунтик заболел!
Сначала его лицо было таким же каменным, как при разговоре с чародеем.
– Что? Какой еще Фунтик?! – спросил папа резко. Затем понял – лицо расслабилось и стало просто старым. И очень-очень усталым. Словно стержень из него вынули.
– Иди сюда, – сказал папа. Посадил её на колени и обнял. – Что случилось, доча? Что с твоим Серым Рыцарем?
– У него болит ухо, – сказала Юлька доверительно. – Только ты Фунтику не говори, что это я сказала. Он обидится. Он такой гордый. Ведет себя иногда, прямо как мальчишки!
Папа улыбнулся.
– Не скажу. Значит, лечиться он не хочет?
– Нет! – Юлька помотала головой. – Говорит, что у него ничего не болит. Я вчера проснулась ночью – а Фунтик во сне стонет. И лапой ухо вот так прижимает. Будто ему больно. Днем ходит и чешется, пока думает, что я не вижу. А я вижу.
