— Причиной стал племянник мисс Энн, — сказала она. — Не говоря уже о викарии. Но я не думаю, что тут была моя вина, это они, похоже, считали, что я завлекала их. — Последние слова были произнесены с интонацией, которая, как предположил Хьюго, была пародией на вышеупомянутую мисс Трент. — Хотя я не представляю, как они могли подумать подобное, — продолжила она удрученно. — Как бы то ни было, здесь, наверно, все это сказано. — Тут она неохотно протянула письмо Хьюго.
Он чувствовал ее волнение, пока изучал густо исписанную страницу. Закончив, он смял письмо в комок и бросил в сторону камина.
— Какая замечательная картина. Если читать эту гадость между строк, то ты, девочка моя, отъявленная Иезавель[1]. Лживая маленькая кокетка, опасная для любого чистого, простодушного юноши.
Хлоя вспыхнула:
— Это так несправедливо. Ведь не моя вина, что священник таращил на меня глаза, уронил на пол свой пирог и забыл слова проповеди в церкви.
— Да, конечно, не твоя, — согласился Хьюго. — Однако, опять-таки читая между строк, я подозреваю, что настоящим наказанием был племянник мисс Энн.
Лицо Хлои приобрело выражение глубокого отвращения.
— Это просто льстивая жаба, — заявила она. — Его руки всегда были потными, и губы у него были мерзкие, отвислые. А он еще пытался поцеловать меня, словно я прислуга на кухне. Он хотел жениться на мне! Можете себе представить?
— Очень даже представляю, — пробормотал Хьюго. — А как мисс Энн относилась к его ухаживанию за тобой?
— Она это поощряла, — заявила Хлоя.
«И вовсе не удивительно, — подумал Хьюго. — Какая тетка не захочет состояния в восемьдесят тысяч фунтов для своего племянника?»
— Но когда я сказала ей, что я думаю о господине Седрике Тренте, — продолжала Хлоя, — она… ну… она была очень груба. Потом она и мисс Эмили сказали, что я дурно влияю на других девочек и вообще они больше не могут держать меня в семинарии, хотя им, конечно, очень жаль отсылать меня, поскольку я только что стала круглой сиротой. Но ради блага семинарии я должна уехать. Вот они и написали вам. А поскольку мисс Анстей ехала в карете, которая была оплачена леди Колшот, они сочли удобным, чтобы она доставила меня сюда по пути в Лондон.
— Понятно.
Бедный ребенок! Эта незамысловатая история, которой сама девушка не придавала особого значения, говорила Хьюго о многом: о длинной безрадостной полосе одиночества в ее жизни, без любви, без ласки. А могло ли все сложиться иначе, если бы ее отец не умер в той подземной часовне?
