Раннее утро, а солнце жарит вовсю. Как же днем-то будет палить, если сейчас спасу нет? Прольется ли когда-нибудь дождь, напоит ли влагой растения и нас, тараканов на выжженной земле?
Раздвигаю шторы, пытаюсь взглянуть на солнце в упор – нет, невозможно. Оно кинжалом пронзает меня, как будто солнце – враг, долгую зиму поджидавший в темноте, чтобы отомстить.
Сознательно не торопясь следую на кухню. Последние месяцы и недели были исполнены спешки, остаток пути хочу завершить спокойно.
Яйца расплываются по сковородке, как мозги раздавленного машиной зайца.
Я включаю радио в поисках прогноза погоды. Попса тоскует по чему-то, но при этом ничего не делает.
По прогнозам, солнце поднимется еще выше в безоблачное небо, и с высоты расплавит асфальт до парообразного состояния, кожу людей обожжет до пунца, растения – до полного высыхания. Солнце беспощадно, оно не допускает ветер к деревьям и листьям, оно останавливает движение воздуха и всякое шевеление. Солнце жестоко, но оно об этом не знает.
Я выключаю радио. Нельзя, чтобы солнце руководило мной.
Кладу яичницу поверх большой краюхи ржаного хлеба, добавляю свекольного салата, кусок сыру и прихлопываю таким же куском хлеба. Ем не торопясь, сверяя по таблице, надолго ли хватит меня с этим количеством калорий. Надолго. Если энергетические запасы кончатся, само дело меня подкормит.
Продукты, нож, бинокль, игрушки, прихваченные с объекта Кесамаа, – все это я укладываю в рюкзак. Составленный мною договор о купле-продаже помещаю в боковой карман рюкзака, аккуратно свернув. Блокнота нигде нет, ну и ладно, все равно сегодня не будет времени на записи.
Сегодня тот день, ради которого я жил почти шесть месяцев.
Сегодня семья вернется ко мне, и я приведу их в светло-желтый дом.
Подхожу к зеркалу, гляжу на себя.
Я с трудом узнаю этого человека. Лицо осунулось, кожа обтягивает подбородок и шею. Щеки впали, глаза ввалились в глазницы. Похож на гиену, и все-таки я – лев.
