Гюльназ поравнялась с ним и остановилась.
— Здравствуй, — сказала она, улыбаясь.
Мама была права. Гюльназ действительно стала просто красавицей. Как хотелось Кафару так же открыто улыбнуться ей навстречу! Но ничего у него не выходило, словно намертво одеревенела кожа на скулах.
— Здравствуй, Гюльназ.
— Что это ты такой грустный?
— Кто? Я? Ну что ты, я вовсе не грустный… — На этот раз ему все же удалось через силу улыбнуться.
— Да что я, не вижу, что ли, у тебя в лице — ни кровинки! Ты не заболел?
— Что? А, да, наверно… Сердце болит.
— Сердце? С каких это пор? Ты же, помнится, никогда на него не жаловался.
— Нет, не жаловался? Ну извини, это я пошутил.
В саду немного поработал — вот, видно, и простудился слегка. А может, еще в Баку простудился… — В Баку, наверно, погода ужасная, да?
— Ужасная — это еще слабо сказано. Я когда выезжал — снег шел вовсю, да еще и хазри дул. Знаешь, что такое хазри? Пожалуй, даже хорошо, что не знаешь. Если хазри поднимается вдруг среди лета — человека с ног валит. А уж какую бурю он поднимает зимой. Бр-р… А как погода в Кировабаде?
— Хорошая погода…
— Ну… А как занятия? Сессию сдала?
— На пятерки.
— Молодец. Значит, опять отличницей будешь?
— Буду. А как твои успехи?
— Мои? Четверки-пятерки.
— Что же так? Кафар пожал плечами.
— А что еще студенту нужно? Чтобы стипендия была — и четверок хватит. Студенческие деньги и с четверками приятны, разве не так? — Он снова через силу улыбнулся.
Гюльназ смотрела на него с обиженным недоумением. Да, видно, не такой она представляла себе их встречу. Кафар не смог выдержать этого взгляда, отвел глаза.
— Ну, что у тебя еще интересного? Гюльназ вздохнула:
— Да что уж там… Похоже, обо всем уже переговорили — и о погоде, и денежный вопрос решили…
— Действительно, о чем бы нам еще поговорить… Как родители?
— Хорошо. И соседи, и все знакомые, и родственники — все хорошо. Даже собака наша хорошо, шестерых щенков принесла. И представь, щенки все здоровы и чувствуют себя тоже хорошо… Ты доволен? — Губы Гюльназ дрожали, в голосе слышались слезы; она схватила ведра и, не попрощавшись, пошла к колодцу.
…На третий день вечером Кафар, улучив момент, когда в доме не было ни братьев, ни сестер, ни матери, начал укладывать вещи. Они все сидели в маленькой кухоньке во дворе, ужинали. И вдруг, словно почуяв что-то, в комнату вошла мать, удивилась:
— Что это ты, сынок? Куда собираешься?
— Уезжаю сегодня, мама.
— Уезжаешь? — не поняла она. — Куда?
