И вот я снова во Львове пять лет спустя. Четыре страшных года гитлеровской оккупации. Стою у дорожного указателя, стрелки которого нацелены на все стороны света. Он тяжело ранен, этот указатель. Осколок снаряда пробил его чугунный столб, и он покосился. Пули оставили две пробоины на стрелке, указывающей на Краков. Столб цел, а Львов? Если пять лет назад он, готовясь к Народному собранию, напоминал пожилого бодрого аристократа, ждущего гостей к праздничному столу, то теперь выглядел одряхлевшим старцем, только что поднявшимся с койки после тяжелой болезни, — так он обветшал и облупился за годы войны. Только яркие и новые немецкие вывески лезут в глаза, как сыпь, не сошедшая после болезни.
Столб-указатель хотя и раненный, но стоит. И на стрелке, что устремлена на северо-запад, на той самой, где записано "Берлин 896 километров", кто-то по-русски и очень отчетливо вывел мелом: "Ни фига, дойдем!" Сказано даже крепче, выразительнее, но, готовя эти дневники к печати, я вынужден был заменить одно чересчур уж соленое слово.
Старая площадь затянута дымом и пуста. Летний жаркий ветер гоняет по ней какие-то бумаги, серый шелестящий пепел. С западной и южной окраин доносится канонада, а когда ветер дует с той стороны, слышна и перестрелка.
Но у столба стоит маленькая краснощекая девушка в солдатской форме, так сказать всунутая в огромные кирзовые сапоги. Дирижируя красным флажком, она пропускает колонну запыленных танков и машин с пехотой. Они спешат туда, откуда слышится канонада. Впрочем, слово «дирижирует» в данном случае я употребил неправильно. Она просто стоит, молодцевато вытянувшись, показывая путь в том направлении, куда нацелена и стрелка дорожного указателя. На северо-запад. На Берлин, до которого еще 896 километров. Лишь изредка девушка повертывается в обратную сторону, чтобы открыть путь автофургону с красным крестом.
Центр Львова уже освобожден. Но бой за город еще идет. Взрывы нет-нет да и встряхивают торцы мостовой. Над городом, над районом, где идут бои, то и дело появляются вражеские «юнкерсы». Стайкой они несутся вниз, будто съезжая с горы. На миг разрывы их бомб, сливаясь с канонадой зениток, образуют сплошной гул, начинает казаться, что глубоко под землей, сотрясая ее, работает какая-то гигантская машина. Налетают истребители, завязывается воздушный бой. Его уже не видно за островерхими крышами и шпилями Львова. Звуки воздушной дуэли долетают как стрекотание швейной машинки.
